День гусаров.



В наших краях разворачивались главные переломные события войны 1812г.
Недалеко от нашего города ежегодно проходит потрясающий исторический праздник - реконструкция битвы с Наполеоном . Вот историческая справка:

"7 октября Наполеон, не дождавшийся ответа на свои мирные предложения, с главными силами вышел из Москвы и направился по новой Калужской дороге в обход Тарутинского лагеря. 10 октября русскими был оставлен г.Боровск. 12 октября в г.Малоярославце произошло сражение.
Началось оно как авангардный бой между частями 4 корпуса Великой армии и 6 корпуса Д.С.Дохтурова, направленного Кутузовым 10 октября для прикрытия левого фланга русских войск. Постепенно к месту сражения стягивались новые войска, и к вечеру друг против друга оказались основные силы противоборствующих армий.
Город не менее 8 раз переходил из рук в руки и в конце концов был оставлен русскими частями, которые отступили от Малоярославца и заняли новую позицию. В сражении принимало участие до 24000 человек с обеих сторон, при этом потери противников составили примерно по 7000 человек убитыми и раненными.
В ночь с 12 на 13 октября в тыл неприятельской армии был совершен рейд казаками донского атамана М.И.Платова. Утром 13 октября казачьи полки напали на биваки и обозы противника. В это время рядом проезжал Наполеон, следовавший со своей свитой из Городни к Малоярославцу для осмотра русских позиций.
Император Франции лишь чудом избежал смерти или пленения. В результате этого рейда казаки сумели отбить у противника и доставить в Главную квартиру 11 орудий.
Наполеон не решился на новое сражение с русской армией и 14 октября начал отступать на Можайск. Таким образом Малоярославец оказался пределом наступления Великой армии и местом откуда войска французского императора начали свой крестный путь к границам России. "



Малоярославецкий Черноостровский монастырь. Если присмотреться, на воротах видны выбоины от ядер 1812г.

Лет пятнадцать назад всё начиналось с небольшого представления военно-исторического клуба. Человек 30 участников, одна пушечка, узкая полянка между рекой и шоссе.

А сейчас...!!! 800 человек в исторических костюмах всех родов войск, 100 кавалеристов, более 10 орудий. Участвуют целыми семьями - жёны, дети, все в соответствии с эпохой, у каждого своя роль!



финальное построение

Праздника полтрясающего размаха, ощущение такого подьёма и объединения я давно не видала.Хотелось орать Уррааа!!! болеть за "наших", махать гусарам чепчиками:)) Да! Да! Да! Гусары на конях затмевают ВСЕХ. Я теперь понимаю, от чего дамы теряли всяческое благоразумие при виде их ментиков:) Когда они несутся во весь опор, ничего красивее и мужественнее себе представить невозможно. Пехота, артиллерия в дамских глазах меркнут адназначна.


не скадрированно, но за то живо, скачут в атаку



драгун(?)




Буду выкладывать фото здесь и в комментах, их много. Снимала быстро, продираясь среди людей, поэтому постановочных кадров мало, но есть интересные моменты.




Мы приехали, когда битва была уже в разгаре. Ещё издали были слышны пушечные залпы, мощное ура! атаки и виден дым от взрывов.
Здорово повезло с погодой. Утром был отвратительный дождь, дороги развезло, а к обеду появилось солнце, как по заказу, сразу потеплело, засветилась золотая осень.Стало так радостно.


Вот главные действующие лица:

Наполеон


Монтегю



генерал Дохтуров(?) перед строем наших солдат

Монастырь Босоногих Королей. Часть II.
 

У монашеского ордена францисканцев, известного своим строгим аскетическим уставом было что-то вроде двойника – женская община Святой Клары (Санта-Кьяры), которую еще иногда называют общиной босоногих монахинь.

Часть этой общины Франсиско Борджия и отправляет в Мадрид в распоряжение Хуаны для нового монастыря. В качестве здания, не желая покидать столицу, Хуана выбирает бывший дворец своих родителей, в котором она родилась, построенный в стиле итальянского ренессанса. К сожалению, документы, доступные в России не доносят до нас, как все-таки Хуане Австрийской удалось договориться с отцом и братом, которые были категорически против подобных планов, но они уступили, выдвинув некоторые условия – Хуана не могла дать обета и таким образом не могла стать аббатисой монастыря. Ею стала родственница духовника инфанты Франсиско Борджия сестра Френсис де Хесус, всецело преданная как Франсиско, так и Хуане. И наконец, в день Успения Богоматери в 1559 г. состоялся большой праздник открытия монастыря с торжественным шествием, которые так любят испанцы, с участием Филиппа и всей королевской семьи. В 1580 году в монастырь приезжает овдовевшая императрица Мария, старшая сестра Хуаны со своей дочерью Маргаритой, выразившей желание дать обет в монастыре своей тети, принеся свое приданое и богатые дары от австрийской императорской семьи. Со временем Маргарита станет настоятельницей.

Мистика Сен-Дени (ч.3)

На следующий день пришедшие в церковь Сен-Дени застали сторожа в слезах. Он рассказал обо всем, что видел этой ночью, а потом вдруг заявил, что ему был дан знак свыше и, каковы бы ни были декреты Конвента, и как бы ни работала гильотина, не зная устали, все равно во Франции еще будет восстановлена монархия, а в Сен-Дени опять начнутся захоронения новых королей. Сторожа немедленно отправили в тюрьму за подобные крамольные речи, и он только чудом избежал гильотины. Однако его предсказание сбылось 20 сентября 1824 года. В этот день, в точности по тому церемониалу, который увидел сторож в свою последнюю ночь в церкви Сен-Дени, хоронили короля Людовика XVIII.
Именно этот король сделал базилику, как и прежде, королевским некрополем. В 1816 году по его указанию были помещены в усыпальницу тела последних французских правителей времен «старого порядка» -- Людовика XVI и Марии Антуанетты, которые, как и их предки, были брошены в общую могилу. Чуть позже в Сен-Дени перенесли гробницы, которые удалось спасти Александру Ленуару во время Парижской Коммуны.
Сейчас под прикрытием сводчатой часовни находится общая усыпальница Бурбонов, где нашел вечный покой обезглавленный король. А в поперечном северном нефе находятся останки не менее 800 французских правителей – от Меровингов до Валуа, и в этих надгробных памятниках запечатлена вся история Франции.

------------------------------------------------------------

Гробница Людовика XII и Анны Бретонской


Гробница Людовика XVI и Марии антуанетты.

Мистика Сен-Дени (ч.2)

В начале августа 1794 года толпа парижан устремилась в Сен-Дени, и уже через неделю – к 8 августа 51 гробница была уничтожена. Была уничтожена двенадцативековая история Франции. Правительство не мешало бесчинствам, полагая, что, пользуясь беспорядками, можно будет при обыске гробниц отыскать несметные сокровища, которые оставлялись там при захоронении монархов, а заодно, уничтожая кости королей, уничтожить и саму память о них. Так была бы вырвана из французской истории страница длиной в четырнадцать веков. Обезумевшие люди полагали всерьез, что смогут изменить будущее. Но можно ли изменить прошлое?.. Это никогда, ни для кого не проходило даром, и прошедшее всегда больно мстило за любые перемены, которые в нем хотели произвести.
На кладбище Сен-Дени решили приготовить огромную общую могилу, наподобие тех, что устраивались для бедных, выложили ее изнутри известью, и в это место, больше напоминающее живодерню, швырнуть кости великих правителей, которые делали все возможное, чтобы народ Франции стал первой в мире нацией. Эта яма ждала королей – от Дагобера до Людовика XV. Народ был удовлетворен, адвокаты и законодатели – тоже, а особенное удовлетворение испытывали журналисты, которые слетались на отвратительный запах как хищные птицы.
Все эти люди не были способны создать ничего, однако гордыня распирала их, и единственное, на что они были способны – разрушать. Доктор Ленуар, скрепя сердце, вынужден был принять назначение инспектора раскопок, чтобы суметь спасти хотя бы немногие драгоценные вещи – свидетельства истории.
12 октября 1794 года шел процесс над королевой Марией Антуанеттой. В этот день доктор Ленуар руководил вскрытием склепа Бурбонов. Были разрушены стены подземных часовен, и подручные вытащили оттуда наружу гроб Генриха IV, который был убит безумным фанатиком Равальяком 14 мая 1610 года. В тот день ему было всего 57 лет. Доктор Ленуар смотрел на то, как вынимают гроб, и с горестью думал, что на Новом мосту, где еще недавно можно было любоваться статуей этого короля, чудным произведением мастерской Жана де Болона, теперь нет уже ничего, кроме пустого пьедестала. Для блага республики ее перелили на монеты.
Тем временем вскрыли гроб, и взору присутствующих предстала удивительная картина. Тело короля Генриха сохранилось идеально; тление нисколько не коснулось его. Черты лица были точно такими же, какими их запечатлел великий Рубенс, такими, какими их сохранила благодарная память народа. Когда монарха, обвитого в саван, извлекли из могилы, казалось, под сводами старинной церкви, как и в далекие времена, раздастся искренний возглас: «Да здравствует Генрих IV!»
Всюду царила благоговейная тишина, и смотритель раскопок приказал, чтобы тело прислонили к одной из колонн клироса, чтобы каждый их присутствующих мог выразить свой почет и уважение этому замечательному правителю Франции.
Зрелище было поистине удивительным. Генрих был в том же облачении, которое носил при жизни. На нем был черный бархатный камзол с белоснежными манжетами и фрезами, черные бархатные штаны, черные шелковые чулки и черные бархатные башмаки. Густые красивые волосы с небольшой проседью окружали его голову наподобие ореола, а благородная седая борода доходила до груди.
И совершилось неожиданное: толпа потянулась вереницей к давно умершему королю так, как это бывает при открытии мощей святого. Каждая женщина стремилась хотя бы коснуться руки монарха или осторожно поцеловать край его мантии. Своих детей они ставили на колени перед мертвым Генрихом. Многие с грустью шептали: «Ах, если бы он только был жив сейчас, мы никогда не узнали бы, что значит – бедствовать». А главное – но эти люди никогда не произнесли бы этих слов: если бы царствовал Генрих IV, то никогда народ не был бы доведен до безумия, бешенства и дикости, поскольку люди сами были глубоко несчастны от своей дикости и жестоко мстили тем, кто довел их до звериного состояния.
Народная процессия мимо мертвого Генриха продолжалась не один день. Три дня днем и ночью люди шли попрощаться со своим любимым монархом. Тем временем, по прошествии этих трех дней раскопки были возобновлены. После Генриха IV из земли извлекли труп его сына, Людовика XIII. Он тоже сохранился неплохо, хотя черты лица этого короля выглядели несколько расплывшимися. Однако этот король носил при жизни такие характерные усы, что не узнать его было просто невозможно. Далее на свет извлекли Людовика XIV. Черты его лица были крупными, как и у всех Бурбонов, однако, видимо, из-за болезни, которой он долго страдал перед смертью, цвет лица у него был совершенно черный.
Потом начали доставать из могил королев: сначала Марию Медичи, вторую супругу Генриха IV, жену Людовика XIII Анну Австрийскую, жену Людовика XIV Марию Терезию, а в самом конце – великого дофина. Эти тела были сильно тронуты тлением; что же касается дофина, то в результате бурного гниения он вообще превратился в зловонную жидкость.
Все это время, пока длилось извлечение королевских трупов из земли, труп Генриха так и находился около колонны, как будто горестно созерцая осквернение могил своих великих предков и потомков и сожалея о совершающемся святотатстве.
Когда 16 октября Мария Антуанетта, последняя королева Франции была казнена на гильотине, как ее супруг, утром из склепа Бурбонов достали гроб Людовика XV. Он находился у самого входа в склеп, поскольку так требовал обычай Франции: король, умерший последним, должен был как бы дожидаться своего преемника, который сменил бы его на этом посту. Этот гроб вынесли из склепа и принесли на кладбище к общей могиле, после чего тело извлекли из гроба. Обернутое многими слоями холста и повязками, тело Людовика XV выглядело как бы неплохо сохранившимся, но не следует забывать, что умер он от страшной болезни – оспы, а потому, когда повязки сняли, даже самые дерзкие и мужественные не выдержали и в ужасе разбежались: труп разложился совершенно, и зловоние от него исходило ужасающее. Немедленно начали жечь курительный порошок, чтобы хоть как-то спастись от зловония, и порошка этого пришлось уничтожить несколько фунтов. Однако совершенно очистить воздух от отвратительного запаха не удавалось. С отвращением останки Людовика XV, известного героя Оленьего парка и любовника мадам дю Барри швырнули в яму, щедро засыпали известью и сожгли.
Итак, останки были сожжены, а яма доверху засыпана известью. Внезапно в церкви Сен-Дени раздался сильный шум. Один из рабочих, засыпавших известью общую могилу, был, видимо, настолько раздражен делом, которое ему пришлось исполнить, что хотел сорвать зло на трупе Генриха IV. Товарищи пытались оттащить его от тела короля, а возмущенные женщины грозили ему небесными карами и показывали кулаки. Поняв, что святотатства ему совершить не дадут, рабочий отшвырнул в сторону свою лопату и, раздраженный донельзя, отправился смотреть на казнь Марии Антуанетты. Это печальное зрелище не только не успокоило его, но, напротив, только привело в состояние еще большего безумия: вид крови и воодушевленные вопли других людей, присутствовавших при казни, опьянили его.
Вернувшись в Сен-Дени, рабочий, еще более решительно, чем раньше, подошел к трупу Генриха IV, как и прежде, прислоненному к колонне, посреди толпы людей, большинство из которых стояли, почтительно склонив головы, и заявил, говоря с мертвым монархом, как будто с живым:
-- Да есть ли у тебя право оставаться здесь, в этой церкви, когда твоих потомков лишают сейчас головы на площади Революции? Нет, не будет же такого!
Никто не успел даже помешать ему: так стремительно он действовал. Он протянул вперед левую руку и схватил мертвеца за бороду, сильно рванул ее, оторвав совершенно, а потом ударил труп по лицу. Раздался такой сухой треск, как будто на землю обрушилось сухое дерево или же мешок, наполненный костями, и мертвец упал на церковный пол. Трудно описать, какой крик ужаса и возмущения раздался со всех сторон. Эти несчастные люди полагали, что любой их король, возможно, и достоин подобного оскорбления, но только не Генрих IV. Ведь он был настоящим другом всего народа, а, значит, нанесенное ему оскорбление являлось оскорблением, намеренно причиненным всему французскому народу! К рабочему отовсюду тянулись руки желающих отомстить тому за его ужасный поступок, и тот, наконец, испугавшись, бросился за помощью к человеку, следившему за ходом раскопок. Доктор Ленуар никак не мог одобрить поведение этого рабочего; он понимал, что лишнее пролитие крови не нужно никому, однако рабочего следовало хотя бы пристыдить.
Взбешенным рабочим он сказал:
-- Дети мои, не стоит вам карать этого несчастного, ослепленного собственной злобой. Он истинно не ведал, что творил: ведь он оскорбил великого человека, который и сейчас, на небе, занимает у Бога слишком высокое положение. Неужели вы думаете, что он сам не сможет выпросить у Господа наказания для того, кто так обошелся с его телом здесь, на земле?
Шум немедленно затих, а доктор Ленуар подошел к присмиревшему рабочему и вынул из его руки бороду, которую тот так и продолжал судорожно сжимать в руке.
-- А тебя я попрошу немедленно покинуть церковь, -- решительно сказал он святотатцу. – В этой партии рабочих, которой руковожу я, ты больше не работаешь.
Опустив голову, рабочий поплелся к выходу, но крики и яростные угрозы товарищей преследовали его до тех пор, пока он совершенно не скрылся из вида. Однако доктор Ленуар начал всерьез опасаться, что у кого-нибудь из присутствующих может возникнуть соблазн нанести очередные оскорбления Генриху IV и, быть может, даже еще более худшие, а потом он распорядился, чтобы труп немедленно перенесли в общую могилу. Однако его страхи были напрасны: мертвеца встретили с необычайными почестями. Никто не посмел швырнуть тело любимого народом короля так же, как остальных, -- небрежно, в общую кучу. Опустили его с крайней осторожностью и даже заботливо, устроили ему отдельное место в уголке, после чего аккуратно покрыли слоем земли, а не извести, как прочих.
Наконец, этот тяжелый день закончился, и рабочие разошлись. На кладбище не осталось никого, кроме сторожа. Этого человека доктор Ленуар поставил лично, потому что боялся, как бы кто-нибудь не захотел проникнуть в церковь Сен-Дени, чтобы украсть что-нибудь или совершить очередное надругательство над королевскими трупами. Днем сторож отдыхал. Он просыпался в семь часов вечера, чтобы не спать до семи утра. В темное время суток он прохаживался по территории Сен-Дени; если же было особенно холодно, разводил костер около одной из церковных колонн и грелся около него, однако от двери церкви никогда не отходил далеко.
Сторож не скрывал, что в последнее время в этой когда-то роскошной королевской усыпальнице становилось все более и более неуютно. На всем, что он видел, лежал отпечаток смерти и разрушения. Этот дух буквально витал в воздухе, но, впрочем, ничего удивительного в этом не было: кому было бы приятно находиться среди разграбленных гробниц и изломанных, валяющихся на полу статуй. К тому же мрачность всему колориту придавали и развороченные места захоронения. Могильные плиты во множестве стояли по всей церкви, прислоненные к стенам. И как ужасно было думать о том, что мертвецы покинули свои могилы, не дожидаясь, пока труба Архангела возвестит о начале Страшного суда! Человек с более сильным характером и вдумчивый по натуре при этом, скорее всего, настроился бы на философский лад, но человек слабый мог чувствовать только ужас и ничего больше.
Сторожу повезло: он скорее был растением, а не человеком вовсе. Потому-то он и относился как этим разрушениям в старинной церкви с тем же эпическим спокойствием, с каким созерцал бы, например, покос на лугу или вырубку леса. Единственное, что вызывало у него хоть какие-то эмоции, -- это регулярный бой часов на одной из церковных башен, каким-то чудом уцелевших при погроме.
В эту ночь, как рассказывал сторож, часы только пробили полночь, и последний удар колокола еще не растаял в воздухе, а со стороны кладбища вдруг донеслись дикие крики. Кто-то умолял о помощи. Сторож был немало удивлен, поскольку привык по ночам находиться в полном одиночестве, однако, как человек с крепкими нервами, быстро оправился от изумления, подхватил лом и направился в ту сторону, откуда доносились крики. Его решительность немного поубавилась, когда он понял, что крики доносятся из могилы королей. Кажется, и в его темной душе что-то дрогнуло, и сторож запер дверь церкви, а потом побежал в гостиницу, где проживал доктор Ленуар.
-- Что за бред! – воскликнул доктор Ленуар, раздраженный до крайности тем, что его подняли среди ночи. – Я думал, что уж вы-то не поверите всем этим россказням про выходцев из могил!
-- Если вы не верите мне, то, быть может, собственным ушам поверите, -- возразил сторож, распахивая окно, расположенное как раз напротив церкви Сен-Дени.
И едва он сделал это, как доктор и в самом деле услышал в полнейшей тишине, которую нарушали только редкие порывы холодного зимнего ветра, стоны, которые вначале он принял за завывание вьюги, но потом явственно услышал в них нечто человеческое.
Доктор Ленуар немедленно поднялся с постели и вместе со сторожем направился в церковь Сен-Дени. Вместе со сторожем он вошел в храм и тогда жалобные крики сделались еще отчетливее, чем раньше, а поскольку, входя, сторож ко всему прочему не потрудился как следует прикрыть за собой дверь, то стало ясно, с какой именно стороны кладбища доносятся эти звуки.
Снаружи дул сильный ветер, порывы которого постоянно задували факелы, и доктор распорядился взять фонарь, после чего отправился вперед. Так, вскоре доктор и сторож оказались около общей могилы королей, откуда и доносились призывы о помощи. Около края могилы оба человека замерли. Их фонарь смутно освещал чрезвычайно большое отверстие, сквозь которое можно было видеть толстый слой извести и земли, груду костей и нечто, барахтающееся на них. Это нечто напоминало не то тень, не то человека, однако чрезвычайно отвратительного. И все-таки это скорее всего был человек.
-- Кто вы такой? – крикнул ему доктор. – Что вы здесь делаете и что с вами произошло?
-- Я – тот самый рабочий, которого вы выгнали сегодня, доктор, -- шепотом ответил человек. – Тот самый, который решился дать пощечину Генриху IV…
-- Однако… -- поразился доктор. – И как же ты сюда попал?
-- Умоляю вас, вытащите меня отсюда, я расскажу вам все, -- взмолился рабочий. – Я умираю, и вы должны узнать все, что я увидел…
К этому времени сторож, испугавшийся было выходящих из могил мертвецов, но потом убедившийся, что перед ним все-таки живой человек, значительно осмелел. Пока доктор Ленуар разговаривал с рабочим, он успел приготовить лестницу и теперь подтащил ее к краю могилы. Лестницу спустили в яму, и доктор приказал рабочему подниматься наверх. Тот попытался дотащиться до лестницы, и это ему удалось, но когда он попытался взобраться на ступеньки, стало ясно, что выбраться ему будет сложно, поскольку у него были сломаны одна нога и рука. Пришлось воспользоваться веревкой с глухой петлей. Рабочий завязал ее под мышками, и только таким образом, пользуясь двойной опорой, его удалось избавить от общества мертвецов.
Как только несчастного вытащили из ямы, он потерял сознание, и доктор распорядился послать за хирургом. Спасенный рабочий пришел в сознание только во время операции. Когда перевязка была сделана, доктор Ленуар отослал с кладбища и хирурга, и сторожа, поскольку хотел остаться с рабочим наедине и услышать его рассказ, поскольку не было сомнений: эта история будет необычной.
В церкви Сен-Дени царил глубокий мрак, и только его дрожащий свет разведенного костра выхватывал из тьмы некоторые очертания стен и предметов.
-- Так что же с тобой случилось? – спросил доктор. – Ты обещал мне рассказать.
-- То, что вы меня выгнали, доктор, нисколько не расстроило меня, -- заговорил рабочий. – Денег у меня было достаточно, и я знал: пока они есть, ни в чем нуждаться я не буду, а потому в прекрасном расположении духа сразу же направился в кабак. Я взял бутылку и благополучно начал ее распивать, однако, едва я приступил к третьему стакану, как появился хозяин трактира и обратился ко мне с довольно странными для него словами: «Ну как, ты уже закончил?» -- «А в чем дело?» -- спросил я. – «А в том, что до меня дошли слухи, будто ты решился дать пощечину Генриху IV». – «Ну и что? – он начинал меня злить. – Да, это я сделал, и что ты имеешь против этого?» -- «Что я имею против этого? – переспросил хозяин. – В мои планы не входит поить в своем заведении таких негодяев вроде тебя. Ты способен навлечь проклятие на мой дом». – «С какой это стати проклятие должно пасть на твой дом, если трактир существует для всех. А раз уж я пришел сюда и заплатил за выпивку, значит, нахожусь в своем доме». – «Хорошо, -- сказал хозяин. – Значит, тебе платить не придется». – «А это еще почему?». – «Просто потому, что я не стану брать твоих денег! В таком случае заплатить тебе не удастся, и ты не будешь чувствовать себя у меня как в собственном доме. И раз уж ты не в моем доме, у меня есть полоне право просто вышвырнуть тебя за дверь». – «Попробуй, не знаю, хватит ли у тебя сил со мной справиться». – «Я и не думал об этом; не собираюсь мараться об тебя. Я предпочитаю позвать на помощь моих ребят». – «Тогда зови своих молодцов, а там посмотрим!»
Хозяин шутить не собирался, и немедленно позвал своих работников. На его зов прибежали уже, как видно, заранее подготовленные дюжие ребята, вооруженные палками. Я понял, что силы неравны и предпочел уйти, хотя очень хотелось сказать хозяину напоследок что-нибудь эдакое, что бы он надолго запомнил.
Выйдя из трактира, некоторое время мне пришлось бесцельно слоняться по городу. Когда же наступил час обеда, я подумал, что неплохо было бы зайти в трактир и основательно подкрепиться. Рядом находилось как раз одно из таких заведений, где обыкновенно обедали рабочие. Я заказал суп и даже успел съесть его, и тут вошли рабочие, которые только что освободились от дневной работы. Как только они увидели меня, как все вместе подошли к хозяину трактира и заявили, что если этот человек, то есть я, будет и дальше здесь находиться, то они немедленно, всей бригадой, покинут трактир и больше никогда здесь не появятся.
«А что натворил этот человек? – поинтересовался трактирщик. – И почему все вы так дружно осуждаете его?» -- «Это тот самый молодчик, которого сегодня выгнали с работы, потому что он осмелился дать пощечину самому Генриху IV». – «Ах, вот оно что, -- сказал трактирщик и, подойдя ко мне, заявил: Если это правда, то убирайся отсюда ко всем чертям!». Но и этих слов показалось ему мало, а потому напоследок он выкрикнул: «Пусть все то, что ты успел съесть в моем доме, станет для тебя отравой!»
Трактирщик был настроен столь решительно, а рабочие так угрожающе стояли за его спиной, что я понял: сопротивление бесполезно. Когда я выходил из трактира, посетители шарахались от меня как от прокаженного, и на их лицах можно было яснее ясного прочитать откровенное отвращение, а рабочие посылали вслед проклятия.
Озлобленный на весь свет, я вышел из трактира и отправился бродить по улицам Сен-Дени. При этом я был так зол на весь мир, что без устали проклинал всех и вся и от души богохульствовал. Приблизительно в десять вечера я решил, что пора бы уже вернуться в свою квартиру. Здесь меня тоже ждало разочарование. Обычно двери дома, где я проживал, были открыты настежь, теперь же они были заперты. Мне пришлось постучать. Уже сильно стемнело; меня не могли видеть, зато я хорошо увидел, как у окна появился привратник. Поскольку меня он не узнал, то спросил, кто стучит. Я сразу назвался. «Так это ты, тот самый, кто осмелился дать пощечину Генриху IV! – воскликнул привратник.—Изволь подождать!» Я удивился: «А чего я должен ждать? Я хотел бы как можно скорее попасть домой!» И тут к моим ногам плюхнулся тяжелый узел. «Что это еще такое?» -- не понял я. – «Твое имущество», -- ответил привратник. – «Да с какой это стати вы вышвыриваете мои вещи?» -- возмутился я. – «С той, что теперь ты можешь идти спать куда твоей душе угодно, но только не в этом доме. Я не хочу, чтобы в один прекрасный день крыша моего дома рухнула прямо на мою голову».
Нет слов, чтобы передать, как я взбесился в тот момент. Я подобрал с мостовой камень и в сердцах швырнул его в дверь дома. «Если ты будешь продолжать вести себя в том же духе, -- спокойно отозвался привратник, -- мне придется разбудить своих товарищей; они научат тебя приличному поведению».
Тут я окончательно понял: ничего хорошего в этом доме ждать не придется. Мне пришлось уйти и отсюда, но, едва я прошел шагов сто, как увидел какую-то открытую дверь и вошел под навес. В этом закутке лежала солома, и я, не долго думая, лег на эту солому и заснул.
Проснулся я в двенадцатом часу ночи из-за того, что мне показалось, будто кто-то притрагивается к моему плечу. Я сразу проснулся. Передо мной стояла фигура в белом, и я принял ее за женщину. Эта женщина сделала знак рукой: поманила к себе, и я принял это за приглашение. Она звала за собой, и я не видел причины отказываться от ее предложения. Я подумал, что эта дама из тех, кто с удовольствием готовы предоставить ночлег и удобную кровать вместе с остальными удовольствиями всем прохожим, кому есть чем заплатить, а перспектива провести ночь на соломе под навесом мне вовсе не улыбалась.
Я быстро поднялся и отправился вслед за женщиной в белом. Какое-то время мы шли по Большой улице, потом вдруг женщина свернула в переулок между домами, при этом время от времени оборачиваясь и делая мне знаки рукой, чтобы я поторапливался. К таким ночным прогулкам я привык давно и к тому же прекрасно знал обычаи таких женщин, в каких домах они могут жить, и все, что происходило вокруг меня, было точно таким же, как и много раз до этого. Поэтому я не беспокоился и уверенно шел за своей провожатой.
Когда я вошел в переулок, то увидел, что он оканчивался полем. И сейчас мне не показалось необычным подобное обстоятельство, поскольку женщина вполне могла жить в уединенном доме, а это было весьма удобно. Так шли мы дальше и еще шагов через сто я увидел, что нахожусь около пролома в стене. Женщина прошла в него, а я – следом за ней. Только теперь в кромешной темноте мне удалось осознать, что впереди возвышаются стены аббатства Сен-Дени. Церковь и громадная колокольня едва освещались слабым светом костра, около которого грелся кладбищенский сторож.
Я долго искал женщину, за которой шел так долго, но ее нигде не было. Она исчезла, -- как сквозь землю провалилась, а я стоял на кладбище.
Следовало как можно скорее возвращаться на улицу, и я хотел было вернуться через тот же пролом в стене, но, стоило мне обернуться к нему, как я понял, что кто-то загораживает его, и этот кто-то поразительно напоминает Генриха IV. Мне это не померещилось, потому что едва я сделал шаг к пролому, как привидение угрожающе поднялось и двинулось в мою сторону. Я начал пятиться назад и неожиданно, оступившись, провалился в яму. Господи боже, там были все короли – живые! – и предки, и потомки Генриха IV! Они дружно подняли к темному небу свои королевские скипетры и жезлы правосудия, воскликнув при этом: «Не будет прощения святотатцу!»
И эти ужасные короли по очереди прикасались ко мне скипетрами и жезлами. Клянусь вам, доктор, они были тяжелее, чем свинец, и к тому же обжигали так, будто были раскалены в пламени. От этого мои кости ломались с ужасным хрустом.
Башенные часы пробили ровно двенадцать, и я вдруг обрел голос и закричал. Наверное, как раз в этот момент меня услышал ночной сторож.
После этого сознание больного затуманилось совершенно. Доктор Ленуар приложил все усилия, чтобы успокоить больного, но все было бесполезно. Три дня он бредил и все кричал невидимым призракам: «Пощадите!», а потом скончался.
Однако мистика Сен-Дени на этом одном случае не закончилась. Уничтожения королевских гробниц продолжались. В те дни Шатобриан вспоминал о воцарившемся в этом месте запустении: «Сен-Дени опустошено, здесь пролетают птицы, и на разбитых алтарях растет трава… Кто бы мог представить себе это зрелище, проходя мимо всех этих величественных и пышных усыпальниц за церковным притвором?»
20 января 1794 года была вскрыта гробница Франциска I, потом опустошен гроб дочери Филиппа Длинного, графини Фландрской. На этот раз были вскрыты уже все гробы, все склепы опустошены, а кости монархов сброшены в общую яму и засыпаны известью. Никто не знал только, кому принадлежала самая последняя гробница. Высказали предположение, что это место захоронения кардинала де Ретца. Все склепы были окончательно закрыты, сначала Валуа, а потом Каролингов. На другой день рассчитывали опечатать склеп Бурбонов.
В эту ночь сторожу предстояло в последний раз находиться в церкви на своем посту, потому что сторожить больше здесь было нечего. Он даже имел возможность спать и, получив на это разрешение от начальства, немедленно им воспользовался.
Ровно в полночь сторож проснулся оттого, что услышал пение и звуки органа. Он протер глаза и посмотрел на клирос, так как пение раздавалось именно оттуда. Каково же было его изумление, когда выяснилось, что на клиросе все места заняты монахами Сен-Дени. У алтаря стоял архиепископ, а перед ним, посреди ярко горящих свечей, стоял катафалк. Этот катафалк был укрыт покровом из золотой парчи, такой, какой обычно укрывали только тела королей. По всей видимости, обедня уже закончилась, и вот-вот должна была начаться похоронная служба. Архиепископ принял уложенные на красную подушечку из красного бархата скипетр, жезл правосудия и корону, после чего передал их герольдам. В свою очередь, герольды передали символы королевской власти трем принцам.
Все присутствующие не шагали, а скользили по залу, совершенно пустому, способному отразить даже малейшее эхо. Но сейчас движения придворных были абсолютно бесшумны. Они приняли тело и перенесли его в единственный оставшийся открытым склеп Бурбонов. Прочие склепы, как и прежде, оставались запертыми.
Далее появился герольдмейстер, а вслед за ним и прочие герольды, -- всего шесть человек. Герольдмейстер подал знак первому герольду, и тот покинул королевский склеп. Он нес в руках шторы. Вслед за ним появился второй герольд с латными рукавицами, третий держал щит, четвертый – гербовый шлем, пятый нес кольчугу.
Герольдмейстер позвал знаменосца со знаменем, потом капитанов швейцарцев и гвардейских стрелков. За ними следовали двести придворных, далее – великий конюший с королевской саблей, первый камергер со знаменем Франции. Главный церемонемейстер остановился около склепа, и перед ним проходили все дворцовые церемонемейстеры, складывая в склеп белые жезлы. Все они склонялись перед тремя принцами, в руках которых находились скипетр правосудия, жезл и корона. После того, как последние символы королевской власти оказались в склепе, герольдмейстер трижды громко провозгласил: «Король умер, да здравствует король! Король умер, да здравствует король! Король умер, да здравствует король!» Этот возглас, так же – три раза провозгласил герольд, стоявший на церковном клиросе.
Как символ того, что жизнь королевского дома прервалась, церемонемейстер сломал свой жезл, и предоставляя этим жестом придворным сами решать дальнейшую участь государства, а потом снова заиграл орган и затрубили трубы. Звуки музыки постепенно затихали, превращаясь в эхо, которое тихо, но по-прежнему отчетливо раздавалось посреди опустевших стен церкви Сен-Дени. Стал тусклым золотой свет свечей, тела придворных бледнели и исчезали на глазах, и вот с последним еле слышным звуком органа видение растаяло совершенно.
...................

Мистика Сен-Дени(ч.1)

Монастырская церковь Сен-Дени была возведена в XII столетии аббатом Сугерием, выдающейся личностью своего времени. Он был королевским министром, и о ходе строительных работ в Сен-Дени наши современники знают из описания, сделанного аббатом Сугерием лично. Строительству Сен-Дени Сугерий сумел придать значение поистине историческое. Его постоянно предупреждали прочие настоятели монастырей и особенно настойчиво – настоятель Клюнийского собора, видимо, зная характер Сугерия, чтобы тот избегал «всяких опасных новшеств». Тем не менее, Сугерий обладал совершенно независимым мышлением, и не было такого человека, которому он позволил бы сбить себя с толку.
Сугерий был знатоком своего дела, разбирался в архитектуре. Он сумел подобрать идеально подходящих для решения своей задачи зодчих и художников; сам же он являлся идеальным хозяином строительства, способным допустить любые, самые смелые идеи и одновременно так рассчитать этот смелый план, чтобы успешно довести его до конца.
Сугерий пишет о старой церкви, которую ему предстояло перестроить: «Когда славный и всеми почитаемый король франков Дагобер (623*-*630) бежал в… Сен-Дени, спасаясь от гнева отца своего Хлотаря Великого, он, приняв достойное удивления решение, повелел построить базилику, украшенную с королевской роскошью. Он украсил церковь, в которой приказал построить разные удивительные колонны из мрамора, несметное число сокровищ из чистого золота и серебра и повелел на стенах ее, на колоннах и арках повесить златотканные, разными жемчугами во многих местах расшитые ткани, дабы строение превзошло красотой все иные церкви, со всех сторон красовалось бы несравнимым блеском и сияло бы во всем великолепии своей драгоценной роскоши. Здание имело один лишь недостаток: оно было недостаточно велико – не потому, что у короля не хватило усердия и доброго желания, но, возможно, по причине того, что в те времена вообще не было сооружений большей или равной ему величины, а, возможно, и потому, что блеск золота и сияние драгоценных камней ярче и приятнее бросались в глаза, чем в здании большей величины».
При описании этой каролингской базилики Сугерий упоминает и о неудобствах, которым приходилось здесь терпеть из-за необычайной тесноты помещения. Особенно много несчастий происходило здесь по большим праздникам: во время давки бывало немало убитых и раненых и случалось, что актерам, принимавшим участие в духовных спектаклях, и даже священникам приходилось спасаться через окна. «Об этом я слышал ребенком в бытность мою учеником монастырской школы, -- пишет Сугерий, -- терпел от этого, будучи юношей, и, став взрослым мужчиной, я обратил свои помышления на то, как бы помочь в этом деле».
Далее Сугерий сообщает, как ему приходилось начинать перестройку церкви: «Так как расположенный с северной стороны главного фасада узкий притвор, служивший главным входом, был зажат с обеих сторон между двумя башнями, не отличавшимися ни высотой, ни красивыми формами и к тому же грозящими обрушиться, то мы усердно начали работу в этом месте. Мы построили фундамент из крепкого материала и по тщательно продуманным планам для длинного зала, по обеим сторонам которого должны были возвышаться башни. При этих приготовлениях мы прежде всего были озабочены тем, чтобы соответствующим образом сочетать новую постройку со старой. Мы поэтому обдумывали и беспокоились, откуда бы нам достать колонны из мрамора или хотя бы из разноцветного материала.
По соседству с нашими землями найдена была прекрасная каменоломня на склоне долины, вырытая не природой, а трудом людей, с давних пор добывавших здесь камни для своих мельничных жерновов».
Сугерий решил не перестраивать целиком всю старую церковь, он начал обновлять вестверк. В XVIII и в XIX столетиях вестверк был значительно поврежден пожарами, северную башню к тому же пытались реконструировать, но так неудачно, что ее в конце концов пришлось снести. И все-таки вестверк пронизан духом принципиально нового начинания, которое успешно предпринял в 1130-х годах аббат Сугерий.
Вестверк имеет в глубину два пролета, в ширину – три пролета. Чтобы прихожанам было легче входить в новую церковь, Сугерий возвел три новых портала. Несколько капелл на верхних ярусах он замаскировал, потому что их внешние стены излишне заходили за выступ стены. Сугерий таким образом переделал фасад, сделав нартекс оснащенным массивными колоннами, а свод – скрещивающимися нервюрами, что не вызывает ни малейшего сомнения: архитектурная конструкция с ее символикой была понятна любому человеку времен Средневековья.
Когда же были окончены работы по строительству фасада, зубчатые стены с их ритмом и пластичностью, подчеркнутыми мощными контрфорсами стали напоминать триумфальные ворота или же роскошный и неприступный замок. Фасад Сен-Дени стал символом церковного могущества и монархии, уверенно набирающей силу. Порталы были украшены роскошным скульптурным декором и мотивами постоянно повторяющейся цифры 3, и так весь фасад явился своего рода преддверием Небесного Иерусалима.
Когда постройка западного фасада подошла к концу, в 1140 году церковь была принята с огромной торжественностью в присутствии короля. После этого башни западного фасада, к этому времени достигавшие высоты первых рядов окон, больше не достраивались; началось расширение и оформление хоров. И, хотя Сугерий в своих описаниях ни разу не упоминает имени архитектора, он, несомненно, создал шедевр принципиально нового архитектурного стиля. Он решил заключить в пространственную единицу хора отдельные капеллы абсидол, расположенных лучеобразно. В результате у строителя получился, по выражению Сугерия, «двухкорабельный деамбулаторий», в котором использовались плоские ниши в противовес романским. Эти ниши и образовывали наружную стену.
Предоставим слово Сугерию: «При установке верхних колонн и соединяющих их арок, которые должны были помещаться над криптой, было предусмотрительно рассчитано, а именно с помощью геометрических и арифметических инструментов, чтобы ширина средней части хора была соразмерна со средней частью главного нефа старой церкви, а также протяжение новых боковых нефов соответствовало протяжению старых». Новые хоры строились в течение трех лет. В середине его возвышалось 12 колонн; в боковых нефах, поддерживавших верхнюю часть здания, было столько же. 11 июня 1144 года состоялось новое торжественное освящение. Вслед за этим началась новая постройка трансепта, перестройка боковых нефов главного корпуса.
До конца постройки Сен-Дени Сугерий не дожил, но трансепт и главный корпус до сегодняшнего дня сохранились именно в том виде, как они были задуманы этим человеком. Фасад Сен-Дени великолепен в отношении его перспективного вида. Фронтальная стена на уровне насадков башен завершается резким акцентом горизонтальной линии рампы, которая напоминает крепостную стену из-за ряда зубцов. Вертикальные пилястры очень четко выступают вперед и делят стену на три части, в каждой из которых находятся входные двери. Дверь среднего поля выше, чем в соседних. Во втором ярусе над ним расположена большая круглая роза. Издали кажется, что эти двери вырублены в скале и чем-то напоминают двери Собора Парижской Богоматери.
За зубчатой рампой карниза видны башни церкви, разделенные огромными окнами.
Сейчас некоторые исследователи считают, что нововведения аббата Сугерия не отличались особой новизной, подкрепляя свои суждения тем, что контрфорсы в постройках соборах, хоть и редко, но все-таки применялись. Столь же редко, но отмечались нервюры и остроконечные своды. Витражные стекла тоже использовались, особенно часто розовые, но в Сен-Дени исключительный световой и цветовой эффект достигался при использовании цветного стекла. Благодаря Сугерию возникло совершенно новое ощущение и понятие гармоничности света и пространства, причем все эти элементы были гениально объединены в одном здании.
Сугерий сформировал свои эстетические принципы, используя учение о свете и эманации, которое было составлено его покровителем святым Дени. Во времена Сугерия считали, что просветитель Франции, великомученик св. Дени был упоминавшимся в Деяниях Апостолов Дионисием Ареопагитом, учеником св. Павла.
Аббатство Сен-Дени возводилось на месте предполагаемого захоронения этого святого. Здесь же хранились греческие копии философских записей Дионисия. Уже гораздо позже удалось установить, что эти труды не принадлежат святому, а потому их автора стали называть Псевдо-Дионисием. Возникло предположение, что этот Псевдо-Дионисий жил скорее всего в V веке, а по своим философским воззрениям являлся неоплатоником, возможно, его учителем был Прокл, а, может быть, последний крупный учитель афинской платонической школы, наследник Прокла Дамаский. Не вызывает сомнения также и факт, что Псевдо-Дионисий принял христианство.
По сути труды Псевдо-Дионисия являются мистическими, и в них объединяются как христианские, так и неоплатонические идеи. Его наиболее известная работа – «О божественных именах», и автор рассказывает в ней о природе Божества, невыразимой и несущей свет. Другая известная работа Псевдо-Дионисия – «Небесная Иерархия». Здесь он описывает структуру творения, его гармоничность и о том, как по божественным принципам осуществляется последовательное продвижение от триединства Бога по иерархии ангелов, состоящей из девяти ступеней. Подобно святому Августину, Псевдо-Дионисий считал, что как на низшем, так и на высшем уровне бытия число и природа существуют нераздельно. Собственно, так же полагали и ученики пифагорейских и платонических философских школ.
Теологию Псевдо-Дионисия можно назвать посланием о свете: он не мыслит мистическую божественную иерархию и самого Творца вне этой категории. Бог, считает автор, -- Это Свет и абсолютное Добро, причем последнее слово означает «вершину божественности». Это понятие Платон в своих работах называл Абсолютом. Псевдо-Дионисий определяет Бога-Добро как «Архетипический Свет, стоящий выше любого другого света». Он «дает свет всему, что может его принять, и он есть мера всех существ и их Принципа вечности, число, порядок и единение».
На этой основе Сугерий построил всю свою теологию. Во-первых, он утверждает, что Бог является светом как источником всего. Во-вторых, божественная эманация развивается от абстракции к более плотным формам. В-третьих, источником всех творений является число, порядок и мера.
По этим философским принципам строился и Сен-Дени, а вслед за ним – большинство французских католических храмов. Благодаря этим нововведениям Сугерия готическая церковь стала воплощением светлой философии пропорций.
Сугерий пользовался безусловной поддержкой как церкви, так и государства, поскольку с самого начала Сен-Дени возводился в честь покровителя Франции, а позже сделался обязательным местом захоронения французских монархов. Перестройка бывшей каролингской церкви под руководством Сугерия прошла для того времени поразительно быстро.
Расширенный клирос стал первой из многочисленных особенностей, что были характерны для готического стиля. Вместо тяжелых романских контрофорсов и крестовых сводов куполообразной формы появились округлые и остроконечные арки в различных их комбинациях, между которыми располагались стройные колонны. Контрофорсы стен расширились, в связи с чем сами они значительно сузились. Кроме того, увеличились окна, а в интерьере храмов появилось очень много света.
Витражи своим существованием доказывали триединство божественной природы, причем именно в такой форме, как истолковывал его Псевдо-Дионисий и представители школы неоплатонизма. Бог-Отец был представлен в соборе как абстрактная светлая (светящаяся) сущность, Мать являлась эфемерной материей – созданием витражных стекол, Сын – образами природы и человека, освещенные божественным светом. И эти философские понятия удавалось выразить использованием свинца и цветных стекол.
Сложную геометрическую матрицу, образованную слиянием чисел и органики, представляют собой окна-розетки. Она изначально предполагает использование огромного количества числовых пропорций и связей. Так, обрамляющие центр окна квадраты, следующие один за другим, имеют непосредственное отношение к пропорциям золотого сечения. Там, где пересекаются квадраты и точки, прослеживается основа для дальнейшей взаимозависимости, которую позже назвали «ряд Фибоначчи» (Фибоначчи – математик, живший в XIII столетии и первый обнаруживший эту закономерность).
По сути, ряд Фибоначчи – это арифметическая прогрессия, где каждый элемент получается вследствие сложения двух предыдущих элементов (1-1-2-3-5-8-13-21…). Такой «ряд Фибоначчи» существует и в структурах мира растений. Именно таким образом располагаются листья на стебле, а пятиугольная симметрия, характерная для золотого сечения, является матрицей роста большинства растений, и в первую очередь, маргаритки, орхидеи и главное – розы.
Но окно-розетка – это нечто гораздо большее, чем простой набор геометрических символов, это вполне законченное повествование или символ, данный во всей его полноте. Большинство узоров показывают порядок божественного творения, космология которого начинается в точке священного центра, где обыкновенно изображается Бог-Отец. В обрамляющих квадратах показаны полярные материи, с помощью которых творится свет и мрак, море и земля, рыбы и птицы, животные и люди. От квадратов ветвятся полукругами сюжеты, представляющие времена года в их различных аспектах: как 4 времени года, так и 12 месяцев. Во внешних кругах запечатляются знаки зодиака, райские реки, условно мифические (больше не существующие) земли, восемь космических ветров.
Окна-розы готических соборов таким образом не только воплощают в чистом виде принципы света, изложенные Дионисием; они – путеводители по картам бывших когда-то миров. Как и прочие элементы собора, окна-розы идеально и гармонично соединяют привычные органические природные элементы и невидимую священную геометрию космоса.
Церковь, возведенная Сугерием, поистине величественна и великолепна. При созерцании ее невольно хочется вспомнить слова этого великого архитектора и философа, что «в силу обладания изначально дарованным нам Светом Отца, который является Источником Божественности, которая в фигуральных символах являет нам образы благословенных ангельских иерархий». И эти образы должны помочь людям подняться к «его Первичному Лучу». Готический собор, устремленный ввысь, его окна, излучающие потоки света, заставляют устремляться вверх сначала взгляд человека, а потом и его разум.
Так, используя символику, сияющий свет и магические геометрические формы, современному человеку открывается божественный порядок так, как его понимали древние.
На главных дверях собора Сен-Дени Сугерий начертал посвящение:
«Вот часть того, что принадлежит тебе, о Великомученик Дени…
Свет есть благородный труд, но будучи благородно светлым, труд должен Просветлять разум, чтобы он мог по ступеням истинного света Подняться к Истинному Свету, истинными вратами которого является Христос».
Некоторые исследователи утверждают, что Сугерий был неравнодушен к драгоценным камням и металлам, однако дело в том, что в то время существовало твердое убеждение, что в таких камнях и драгоценных металлах божественная эманация присутствует в концентрированной форме. Недаром Сугерий подбирал самых лучших ремесленников, чтобы те разместили вокруг алтаря предметы, изготовленные из таких излучающих свет материалов. Витражи собора Сен-Дени тоже переливаются, словно драгоценные камни, его орнаменты выполнены из золота и драгоценных камней. Он излучает такой свет, что заставляет вспомнить Новый Иерусалим, так, каким его описывал в своем Откровении святой Иоанн: Новый Иерусалим «имеет славу Божию; светило его подобно драгоценнейшему камню, как бы яспису кристалловидному, и стена его построена из ясписа, а город был чистое золото, подобен чистому стеклу».
Так Сугерий с его идеей эманации и света возвел исключительно красивую церковь в роскошном убранстве, которую он замыслил как орудие преображения, как магическую чашу алхимика и философа, с помощью которой человек сможет прийти к божественному свету.
В эпоху Ренессанса в конце длинного нефа был выстроен двухэтажный мавзолей. На верхнем этаже можно было видеть скульптуры коленопреклоненных королей и королев в парадных одеяниях.
На нижнем этаже эти же короли показаны мертвыми. Кроме того, традиция требовала, чтобы они были представлены раздетыми, и реализм соблюдался художниками до самых незначительных деталей. Именно так выглядят усыпальницы Людовика XII и Анны Бретонской (Гвидо Мацони и Жан Жюст), склеп Франсуа I и Клод Французской (Филибер Делорм и Пьер Бонтон).
Только Екатерине Медичи удалось кардинально изменить существующий порядок вещей. Эта французская королева скончалась через 30 лет после ее мужа Генриха II. Она распорядилась возвести своему мужу великолепную гробницу, а пока шла постройка, королева размышляла о том, что не может быть ничего ужаснее, чем, как того требует традиция, быть выставленной после смерти на всеобщее обозрение. Она решила заменить смерть аллегорией, сном.
Трон епископа в Сен-Дени был сделан как копия трона короля Дагоберта. По распоряжению Людовика Святого в 1260 году сюда были помещены останки королей и оставлены в усыпальницах, украшенными символическими фигурами, в династическом порядке. Поражает своей величественностью гробница Дагоберта, декорированная скульптурными сценами. Рядом находятся усыпальницы Пепина Короткого и Карла Мартеля. Неподалеку от этих усыпальниц размещены прижизненные портреты Карла V, Карла VI, Изабеллы Баварской. Далее, уже в хорах, можно увидеть надгробные плиты Хлодвига и Фрегонды.
Божественный свет великого Сугерия был совершенно забыт в эпоху Великой Французской революции. В Сен-Дени в 1794 году произошло осквернение королевских гробниц, но это место, мистическое по своей сути и изначально сумело отомстить святотатцами, хотя вся эта история похожа на фантастику, но помнят ее и по сей день. Божественный свет мстит за себя осквернителям, и пощады от него ждать не приходится.
В 1793 году доктор Александр Ленуар был назначен директором музея французских памятников. К этому времени Сен-Дени патриоты уже успели переименовать во Франсиаду и присвоили этому шедевру древней философской мысли статус исторического памятника. Вслед за этим кому-то пришла в голову идея, что молодой республике просто необходимо, чтобы в Сен-Дени были проведены раскопки, или, говоря современным языком, эксгумация трупов. События эти оказались весьма странными, и описание их сохранилось благодаря некоторым современникам, которые решались пересказывать их исключительно шепотом.
Ненависть народа к несчастному королю Людовику XVI не утихла и после того, как 21 января 1793 года он был казнен на гильотине. Эта ненависть требовала для себя нового выхода. К тому времени уже были обезглавлены даже короли и ангелы на готических соборах, и вот теперь настала очередь Сен-Дени. Кто-то высказал идею, что монархию следует преследовать до самого ее конца, до самых истоков, и не оставить несчастных королей в покое даже после их смерти. Парижане решили рассеять по ветру прах шестидесяти королей, которые нашли свой последний покой в Сен-Дени. А может быть, горожан привлекали сокровища, которые, возможно, были спрятаны в этих гробницах; тем более что Сен-Дени, как известно, была не только одной из красивейших церквей Парижа, но и самой богатой: как уже говорилось, Сугерий, построивший ее, был убежден, что драгоценные камни и металлы способны хранить частицы божественного света…
....................

Тайна замка Монсегюр - несколько статей

взято с http://rsnews.net/index.phtml?show=pages&page=monte⟨=RUS

Тайна замка Монсегюр

1244 год. Войско крестоносцев расположилось у стен замка. Множество костров освещало лагерь доблестных рыцарей. Суровые очертания древнего монастыря, вырисовывающегося на фоне ночного неба, противопоставляли себя освещенному и шумному лагерю рыцарей-крестоносцев. Прозвучал сигнал. Тысячи войнов ринулись на штурм крепости, служившей оплотом нечестивцев - имя которым катары. Замок был взят. Рыцари ушли, оставив после себя горы трупов .Вскоре все гонцы известили о падении последнего оплота катаров замка Монсегюр на горе Монте-Кассино. С альбигойской ересью было покончено…

1944 год. Войска союзников, после упорных боев занимали отбитые у немцев позиции. Грузовики, тяжело кряхтя поднимались на высоту Монте-Кассино. Большие гаубицы должны были помочь уничтожить остатки 10 немецкой армии, защищавшей эту стратегически важную высоту и замок Монсегюр. Много английских и французских солдат полегло здесь, пытаясь овладеть замком.17-18 января союзники, после массированных бомбардировок и высадки десанта, пошли на решающий штурм. Силы были не равны и участь немецкой армии была решена…Когда солдаты приближались к стенам замка, до основания разрушенного английской авиацией, то на одной из башен взвился большой флаг с древними языческими символами…но для немцев все было уже кончено.

Какую же загадку таит в себе замок Монсегюр, расположенный на юге Франции в провинции называемой Аквитания? Почему он стал последним оплотом как для язычников катаров так и для немцев?
Оcнователь монашества в западном мире св. Бенедикт не любил сидеть сложа руки. Он разъезжал по всей Европе, основывая монастыри в местах считавшихся священными для язычников. Самый знаменитый монастырь был основан на горе Кассино (Монте-Кассино),особо почитавшейся в дохристианских верованиях. Св.Бенедикт умер в 544 году, за 700 лет до резни катаров в Монсегюре и за 1400 лет до фанатичной обороны Монте-Кассино гитлеровской армией…
После смерти св.Бенедикта был основан орден , который к 1100 году взял под свое управление почти все святые места католического мира. Установлено, что в своей деятельности бенедиктинцы часто прибегали к знаниям «проклятых язычников», безжалостно подавлявшихся католической церковью. Бывших членов ордена можно было обнаружить во многих тайных обществах, включая масонскую ложу Фридриха Великого (между прочим, Гитлер в детстве посещал бенедиктинскую школу). Известно, что отцы ордена видели в «священной географии»(расположения монастырей) одно из средств психического подчинения подвластных им народов. С этим связанно и владение тонкими энергиями, которое аллегорически зовется Святой Грааль.

Обладание Граалем являлось заветной мечтой всех орденов. Но все поиски были безуспешными. Святой Грааль вдохновлял также не чуждых к мистике нацистов. Один из них под влиянием Парцифаля и древних легенд отправился на его поиски. Звали его Отто Ран. Исследователь утверждал, что обнаружил место где хранится Святой Грааль! По его мнению это крепость Монсегюр во французских Пиренеях.
В 1931 году он отправился в экспедицию во Францию. Согласно старинной легенде, в ночь перед перед решающим штурмом папских рыцарей, забрав свои реликвии незаметно ушли трое еретиков-катаров. С риском для собственной жизни они сберегли магические предметы и чашу, считавшуюся Святым Граалем. Отто досконально изучил каждый метр замка и обнаружил потайные комнаты , в которых по его утверждению спрятано «сокровище веков». В 1933 году он опубликовал свою книгу о находках в замке- «Крестовый поход против Грааля».
Далее события разворачиваются с удивительной быстротой! Он возвращается в Берлин и приступает к работе в Аненербе, в 1936 году ему присваивают титул унтершарфюрера, вскоре выходит его 2 книга- «Слуги Люцифера». Согласно некоторым данным в 1937 году он передал свои монтсегюрские находки Гимлеру. В книге французского историка Ангебера Ж.М. «Гитлер и традиция катаров» утверждается,что там был и Сятой.Грааль! Ангебер также сообщает, что сосуд также переправили в Вевельсбург, где он хранился на мраморном пьедестале. В 1945 году, перед капитуляцией Германии, чаша якобы пропала из замка.
Отто Ран назван великим исследователем…ровно через 2 года он покончил жизнь самоубийством. В 1939 Аненербе предпринимает повторную экспедицию в Монсегюр. Все найденое там перевозят в рейх…

Древняя немецкая легенда гласит- Каждые 700 лет на поверхность выходит спрятанное сокровище.Нацисты видели в этом связь с Граалем . В 544 г. умер св.Бенедикт ,в том же году скончался славный король Артур. В 1244 были уничтожены катары в Монсегюре. В 1944 г. также ознаменовал собой поворотный момент. Третий рейх был обречен,а на горизонте вырисовывалось создание нового ужасного орудия- атомной бомбы. В 1944 г. произошла грандиозная битва при Монте-Кассино.Приказ из Берлина требовал держаться любой ценой, надо отдать должное немцам, они сражались до последнего патрона, солдата, вздоха…
Старинный замок был обращен в руины. Союзники взяли Монсегюр только после 4-х месяцев кровопролитных боев. В дни кровопролитной схватки многие обратили внимание на то, что над замком был поднят огромный флаг с кельтским крестом. К этому древнегерменскому ритуалу прибегали только когда была нужна помощь высших сил. Но было уже поздно.....

Святой Грааль

По преданию в эту чашу Иосифом Аримафейским была собрана кровь Христа, пролитая Искупителем на Голгофе. Именно поэтому деревянная чаша (как говорится в большинстве легенд), считалась источником жизни и бессмертия. Среди множества легенд о Чаше Грааля одна, весьма любопытная.
Будто бы это кубок, выточенный из изумруда, выпавшего из лба Люцифера во время падения, и наполнен он водой из Стикса – реки мертвых, водой, обладающей особой магической силой…
Все предания о Граале апокрифические, т.е. непризнаны официальной церковью. Ни один церковный историк даже не обмолвился о святой чаше, хотя во всех Евангелиях говорится о некоем богатом человеке Иосифе из города Аримафея, который явился к римскому прокуратору Понтию Пилату, чтобы выпросить тело распятого Христа. Затем Иосиф, сам тайный ученик Иисуса, обвернул тело своего Учителя плащаницей и положил его в свою гробницу, высеченную в скале, где ещё никто не был положен.
К сказанному некоторые христианские писатели добавляют, что Иосиф взяв чашу, из которой пил Спаситель в свой последний вечер, собрал в неё кровь тела Господа и с этой реликвией ходил по свету, проповедуя христианство. В конце концов Иосиф достиг Британии, где основал первый монастырь Гластонбери. В нем хранилось сокровище - Грааль,ставшее для людей воплощением Божьей благодати, мерой человеческой добродетели.
По легенде, Иосиф Аримафейский создал братство, монашеско-рыцарский орден, членов которого называли тамплейзами. Они были первыми хранителями Чаши, и они же, несмотря на отчаянное сопротивление, оказанное ими в V-VI веках захватчикам Британии- саксам, вынуждены были перевезти святыню в Саррас, откуда она... "вознеслась на небо", т.е., надо понимать, следы её в истории теряются. Где находился Саррас, точно не известно.

По одной из версий чашей долгие годы владел Тевтонский орден, и она якобы была утрачена в 1242 году в битве на Чудском озере с войском Александра Невского. По другой - чаша досталась катарам. Эта версия проистекает из легенды о Короле Артуре. В ней святая Чаша вернулась, благодаря храбрости и смелости прославленного Персиваля. Он сумел разрушить (не без помощи доброго волшебника Мерлина) злые чары и хитрые козни злого колдуна Клингзора, и благополучно достичь Грааля. Отныне он - самоотверженный воитель, отдавший жизнь служению добру охранял сокровище в неприступном замке Монсегюр

Альбигойские войны - последние дни Монсегюра.

Авиньоне - маленькая крепость между Виль-франш-де-Лораге и Кастельнодари, командование которой Раймон VII, Граф Тулузский поручил Раймону д'Альфару, арагонскому дворянину. По матери он приходился Раймону VII племянником, а по жене, Гильеметте, внебрачной дочери Раймона VI, зятем... Именно там в 1242-м году произошла история, предопределившая конец Монсегюра.
Едва Раймон д'Алъфар узнает о скором визите инквизиторов, он тут же через верного посланца предупреждает Пьера-Роже де Мирпуа, который командовал Монсегюром вместе с Раймоном де Персия, чтобы тот со своим отрядом приехал в Авиньоне. И на этот раз инквизиторы сами стали жертвами.
История сохранила их имена . Инквизиторы, Гийом Арно и его коллега-францисканец Этьен де Сен-Тибери в сопровождении двух доминиканцев при Гийоме Арно, Гарсиаса д'0ра из диоцеза Комменж и Бернара де Рокфора, францисканца Раймона Карбона при Этьене де Сен-Тибери, заседателя трибунала, где он, вероятно, представлял епископа Тулузского, и, наконец, Раймона Костирана, архидьякона изЛеза. Им помогали клирик по имени Бернар, нотариус, составлявший протоколы допросов, двое служащих и, наконец, некий Пьер Арно, быть может, родственник Гийома Арно, - итого одиннадцать человек, сила которых заключалась лишь в вызываемом ими ужасе....

Инквизиторы со свитой прибыли в Авиньоне накануне Вознесения. Раймон д'Альфар принял их с почестями и поместил в доме графа Тулузского, который был расположен в северо-западном углу городских укреплений.
Житель Авиньоне Раймон Голарен тот же час покидает город и встречается с тремя рыцарями из Монсегюра, которые в сопровождении многочисленных сержантов, вооруженных секирами, стояли у лепрозория за городом. Они предприняли большие предосторожности, чтобы не привлечь ничьего внимания. Затем они с сержантами подошли к стенам Авиньоне, но вернулся в город один Голарен, чтобы узнать, что делают инквизиторы. Голарен несколько раз ходил туда и обратно, пока наконец не сообщил, что инквизиторы после вечерней трапезы отправились спать. Тогда рьщари и сержанты с секирами вошли в городские ворота, открытые жителями. Внутри они встретили Раймона д'Альфара и маленький вооруженный отряд. Ударами секир они вышибли двери залы замка и зарубили инквизиторов, вышедших со своей свитой под пение "Salve Regina" навстречу убийцам.
Когда рьщари покидали город, чтобы присоединиться к своим соратникам, стоявшим на страже снаружи, Раймон д'Альфар призвал народ к оружию, подав сигнал к восстанию. Прочие заговорщики возвращались в Монсегюр под приветственные крики жителей, уже узнавших о резне. Например, в Сен-Феликс их встретил кюре во главе своих прихожан. Как мы видим, речь идет не об отдельном акте мщения, но о заранее подготовленном заговоре. Если и были приняты необычайные предосторожности, то для того, чтобы инквизиторов не предупредили, потому что резня должна была стать сигналом к восстанию во всех землях графа Тулузского. Может быть, Раймон VII постарался обеспечить активное соучастие людей из Монсегюра для полной уверенности, что с ним заодно и все, кого они представляют. Здесь волнует не акт возмездия, известный нам по оккупированным врагом странам.
Отметим также исполненную достоинства храбрость инквизиторов. Эти безжалостные люди знали, чем рисковали. Если что-либо и может оправдать их поведение, то только присущее им сознание того, что они призваны на смертельную битву, и готовность умереть за свою веру не меньшая, чем у тех, кого они посылали на костер. На землях графа Тулузского они подвергались постоянной опасности, но отважно шли ей навстречу. Кого меньше всего в этой истории, так это трусов. Жители Монсегюра тоже знали, что в случае поражения они дорого заплатят за резню в Авиньоне. Тогда все взоры были обращены к Раймону VII, от него зависело, превратится или нет эта трагедия в кровавую зарю освобождения.

Раймон VII, Граф Тулузский долго, с 1240 по 1242 гг., вынашивал идею коалиции против французского короля.... Наконец, 15 октября 1241 г. Раймон VII, кажется, может рассчитывать на содействие или, по крайней мере, сочувствие королей Арагона, Кастилии, английского короля, графа де Ла Марша и даже императора Фридриха II. Решено атаковать капетингские владения одновременно со всех сторон: с юга, востока и запада. Но граф Тулузский внезапно заболел в Пенн д'Ажене, и Гуго Лузиньян, граф де Ла Марш, начал нападение, не дожидаясь его. Людовик Святой дал молниеносный отпор.
В два дня, 20 и 22 июля 1242 г., в Сенте и Тайбуре французский король разбил короля Англии и графа де Ла Марша. Генрих III бежал в Блайю, затем в Бордо, и дело отныне проиграно, несмотря на новое победное движение на Юге, инспирированное избиением в Авиньоне. У Раймона VII не было иного выхода, кроме как заключить с королем Франции 30 октября 1240 г. мир в Лорри. На обороте оригинала грамоты, сохранившейся в Национальном архиве, можно прочесть следующие слова, написанные шрифтом XIII в.: "Humiliatio Raimundi, quondam comitis Tholosani, post ultirnam guerram" - "Унижение Раймона, некогда графа Тулузского, после окончания войны". Граф уступал королю крепости Брам и Саверден и добровольно оставлял Лораге. Отныне оставалась лишь крепость Монсегюр, и ей не замедлили отомстить за резню в Авиньоне. Сначала попытались использовать для этого самого Раймона VII, которому пришлось в конце 1242 г. окружить крепость. Граф Тулузский не только не имел ни малейшего желания брать Монсегюр, но, наоборот, передал осажденным просьбу продержаться до Рождества, потому что тогда он будет в состоянии их поддержать. В этой ситуации сенешаль Каркассона Гуго дез Арси решился сам начать осаду крепости..
В мае 1243 г. он подошел к Монсегюру. Поскольку нечего было и думать о взятии крепости приступом, Гуго дез Арси ограничился окружением замка, чтобы взять его голодом. Но подобная блокада оказалась малоэффективной: осенние дожди позволили осажденным запастись водой на достаточно долгий срок. Не рисковали они и остаться без продовольствия, так как долго копили продукты, всегда опасаясь осады. Хотя на этой затерянной горной вершине сосредоточились многие сотни людей, у них было все необходимое, да и связь с внешним миром никогда не прерывалась. По ночам люди постоянно поднимались в Монсегюр, присоединяясь к защитникам. Какой бы мощной ни была осаждающая армия, она не могла этому помешать хотя бы потому, что действовала во враждебной стране. Сочувствие всего местного населения было на стороне осажденных. Блокады оказалось недостаточно для взятия крепости.
Прямой приступ оставался делом чрезвычайно трудным. Отряд, штурмовавший по самому доступному склону, рисковал быть перебитым стрельбой из крепости. К ней можно было подобраться лишь по крутому восточному хребту, к которому вели горные тропинки, известные только местному населению.
Тем не менее именно оттуда пришла погибель Монсегюра. Возможно, один из жителей края предал своих и открыл французам труднейшую дорогу, которой можно было добраться до непосредственных подступов к крепости. Баскским горцам, набранным для этой цели Гуго дез Арси, удалось взобраться на самую вершину и захватить барбакан, выстроенный с этой стороны для защиты замка. Это произошло где-то около Рождества 1243 г.
Однако осажденные продержались еще много недель. Они сумели вывезти знаменитые сокровища Монсегюра по дороге, которая была намного труднее захваченной французами при штурме барбакана. Им помогли в этом сообщники из осаждающего войска, частью состоявшего из местных жителей. Сокровища спрятали в пещерах Сабарте, где позднее укрылись последние катары. С тех пор эти сокровища вызывали любопытство настолько же сильное, насколько и безрезультатное. Их следы так никогда и не нашлись. Возможно, кое-какие сведения о них содержались в тех текстах, которых нам так сильно недостает для изучения доктрины катаров. Речь, вероятно, шла о значительных суммах, собранных катарами в Монсегюре за предшествующие годы. С падением крепости важно было сохранить церковь, для чего деньги и предназначались. В свидетельских показаниях Эмбера де Сала перед инквизицией говорится о pecuniam infinitam, огромном количестве монет.

Отныне дни Монсегюра были сочтены. Епископ Альби Дюран, бывший, сдается, великим инженером, поставил на месте разрушенного барбакана катапульту, сделавшую существование осажденных невыносимым. Не помогло и орудие, построенное Бертраном де ла Баккалариа, инженером катаров. Пьер-Роже де Мирпуа, житель Авиньоне, предпринял все усилия, чтобы изгнать французов из барбакана и сжечь их машину. Но гарнизон с большими потерями отступил, а атаку осаждавших, взобравшихся на площадку перед замком, удалось с большим трудом отбить.
На следующее утро, в последний день февраля 1244 г., на стенах Монсегюра затрубили рога: гарнизон соглашался на переговоры. Все странно в этой кончине Монсегюра. Неудивительно, что люди, героически защищавшиеся в течение девяти месяцев, понесшие большие потери и больше не надеявшиеся, вопреки щедрым заверениям Раймона VII, на какую-либо помощь, запросили перемирия в сражении. Они так поступили, конечно, с полного согласия Добрых Людей и особенно епископа Бертрана Марти, истинного коменданта крепости.
Странно другое - то, что осаждавшие, практически победители, согласились на переговоры и не потребовали полной и безоговорочной капитуляции. Это объясняют истощением самих осаждающих к концу исключительно долгой блокады. Объяснение кажется мне не совсем убедительным. Монсегюр был обречен и, конечно, не смог бы оказать сопротивление новому приступу. Но смешанное войско, действующее во враждебной стране, имея в тылу такого государя, как Раймон VII, бесспорно, не могло позволить себе безжалостного обращения с побежденными. Можно даже предположить, что Людовик Святой, начиная тактику сближения, которая позднее стала его политикой, дал указания своему каркассонскому сенешалю.

Условия капитуляции требовали от Добрых Людей отречения от ереси и исповеди перед инквизиторами под угрозой костра. Взамен защитники Монсегюра получали прощение за все свои прошлые ошибки, включая избиение в Авиньоне, и, что еще подозрительнее, за ними признавали право сохранить крепость в течение двух недель со дня капитуляции, лишь бы они выдали заложников. Это неслыханная милость, и примеров, подобных ей, мы не знаем. Можно задаться вопросом, почему ее даровали, но еще интереснее, на каком основании ее испросили. Воображению самых трезвых историков не возбраняется вновь пережить с побежденными эти две недели глубокого умиротворения, последовавшего за громом сражения и предшествующего жертвоприношению Добрых Людей.
Ибо, кто бы они ни были, из условий капитуляции их исключили. Чтобы снискать прощение, им надо было отречься от веры и своего существования. Никто из Добрых Людей и не помышлял об этом. Мало того, в необычайной атмосфере, царившей в Монсегюре в течение двух торжественно провозглашенных недель, многие рьщари и сержанты просят и получают Утешение, то есть сами осуждают себя на костер. Конечно, епископ и его клир пожелали в последний раз отпраздновать вместе с верующими, с которыми их скоро разлучит смерть, Пасху, один из величайших праздников катаров. Добрые Мужи и Жены, приговоренные к костру, благодарят тех, кто так отважно их защищал, делят между ними оставшееся имущество.

Когда читаешь в делах инквизиции о простых церемониях и действах катаров, нельзя не почувствовать сурового величия их религии. Подобные заблуждения влекли за собой мученичество. Но ни к какому мученичеству не готовились так долго, как к тому, которое претерпели катары в Монсегюре 16 марта 1244 г. Следует признать, что влияние этой религии на умы было очень сильным, раз одиннадцать мужчин и шесть женщин предпочли смерть и славу вместе со своими духовными наставниками жизни в обмен на отречение. Еще больше волнует, если только это возможно, другое.
Ночью 16 марта, когда вся равнина еще была наполнена едким дымом, поднимавшимся от костра, Пьер-Роже де Мирпуа устроил побег из уже сданной крепости четырем спрятанным Добрым Людям, "дабы церковь еретиков не лишилась своих сокровищ, спрятанных в лесах: ведь беглецы знали тайник..." Они названы в Гюго,Амьель,Экар и Кламен, и можно верить, что они пошли на это не добровольно. В случае, если бы осаждавшие что-либо заметили, Пьер-Роже рисковал разрывом договора о капитуляции и жизнями" всего гарнизона. Уместно спросить, каковы причины столь странного поведения: ведь сокровища Монсегюра были уже укрыты, и те, кто их унес, естественно, могли их и отыскать. Может быть, было два сокровища: одно - только материальное, его сразу унесли; второе, полностью духовное, сохранялось до конца в Монсегюре, и его спасли лишь в последнюю минуту. Выдвигались всякие гипотезы, и, разумеется, ни одна из них не подкреплена никакими доказательствами. Доходили до утверждения, что Монсегюр - это Монсальванш из легенды о Граале, а духовное сокровище, спасенное под покровом ночи - не что иное, как сама чаша Грааля.

Вероятно, главная тайна Монсегюра никогда не будет раскрыта, хотя систематические поиски в горах и пещерах, может быть, прольют некоторый свет. Не лучше осведомлены мы и о том, каким образом 16 марта отделили тех, кому было суждено умереть на костре, от всех прочих. Возможно, Добрые Мужи и Жены содержались отдельно от других и сами сознавались инквизиторам, братьям Феррьеру и Дюранти, тщетно предлагавшим обращение в католическую веру. Там происходили самые печальные сцены разрыва семейных связей. Среди осужденных была Корба, жена Раймона де Персия, одного из комендантов крепости. Она оставила своего мужа, двух замужних дочерей, сына и внуков и дожидалась смерти, только в последний момент, 14 марта, приняв consolamentum. Корба собиралась умереть вместе со своей матерью, Маркезией, и больной дочерью, также "облаченной". Эта героическая женщина отказалась от мира живых, избрав общество осужденных.
А потом Добрых Мужей и Жен, числом более двухсот, французские сержанты грубо приволокли на крутой склон, отделявший замок Монсегюр от поля, которое с тех пор называли Полем Сожженных. Раньше, по крайней мере в Лаворе, холокост бывал еще страшнее. Однако народная традиция и история согласны в том, что "костер Монсегюра" превосходит по значению все прочие, ибо никогда жертвы не поднимались на него с такой готовностью. Его не сооружали, как в Лаворе, Минерве или Ле-Кассе, в грубом опьянении победой. Две предшествующих недели перемирия превратили его в символ как для гонителей, так и для гонимых.

Таким символом стал и замок Монсегюр, столь странный по архитектуре, что скорее казался святилищем, чем крепостью. В течение многих лет он возвышался над Югом подобно библейскому ковчегу, где в тиши горных вершин катарская церковь продолжала свое поклонение духу и истине. Теперь, когда достопочтенного епископа Бертрана Марти и все его духовенство, мужчин и женщин, предали огню, показалось, что, хотя духовное и вещественное сокровище церкви спасено, суровое сияние, озарявшее сопротивление Юга, угасло с последними углями этого гигантского костра.
На этот раз я согласен с Пьером Бельперроном, который, рассказав о падении Монсегюра, пишет: "Взятие Монсегюра было не более чем полицейской операцией крупного масштаба. Она имела лишь местный отзвук, да и то преимущественно в среде еретиков, главным прибежищем и штаб-квартирой которых был Монсегюр. В этой крепости они были хозяевами, могли безопасно собираться, советоваться, хранить свои архивы и сокровища. Легенда по праву сделала из Монсегюра символ катарского сопротивления. Однако она оказалась неправа, делая из него также и символ лангедокского сопротивления. Если ересь часто и переплеталась с борьбой против французов, то символом последней может быть только Тулуза".

Жак Мадоль. Альбигойская драма и судьбы Франции

ОТКРЫТИЕ "СОЛНЕЧНОГО ЗАМКА"

— С 1956 года, — рассказывает Фернан Коста, глава Ариежского спелеологического общества, — мы начали исследовать Монсегюр. Мы извлекали из раскопов гвозди, глиняные изделия, различную утварь, обломки оружия. Но это не то, что нам было нужно. Мы не искали сокровищ, хотя местные крестьяне считали нас кладоискателями.
В августе 1964 года ариежские спелеологи обнаружили у подножия крепостных стен шесть естественных сбросов. В одном из них, расположенном в 80 метрах от крепости, были найдены остатки метательной машины и груды камней, принесенных на гору из долины. Расчищая завал, исследователи с изумлением обнаружили на внешней стороне стены значки, насечки и какой-то чертеж. Он оказался черновым планом... подземного хода, идущего от подножия стены к ущелью. Видимо, при перестройке замка этим чертежом руководствовались строители. А затем последовало открытие подземного хода, скелеты с алебардами и новая загадка: кто эти погибшие при выходе из подземелья люди?..
Один из исследователей крепости, роясь под фундаментом стены, извлек целый ряд интересных предметов с нанесенными на них катарскими символами. Так, на пряжках и пуговицах была выгравирована пчела, для Совершенных она символизировала тайну оплодотворения без физического контакта. В числе находок была и свинцовая пластина длиной в 40 сантиметров, сложенная пятиугольником. Пятиугольник — основной символ манихеизма — был отличительным знаком у апостолов Совершенных. Известно, что катары отрицали латинский крест и обожествляли пятиконечник, который являлся для них символом вечной диффузии — рассеивания, распыления материи, человеческого тела. Эти находки еще раз подтвердили преемственность катарами идей и философии манихеизма и указали на теперь уже понятную странность в конструкции пятиугольного замка.

Но подлинного своего Шлимана развалины Монсегюра нашли в лице Фернана Ниэля, вышедшего в отставку французского инженера-математика, Ниэль знал историю края, был знаком с источниками по катарской проблеме, со специальной литературой. (Сейчас Фернан Ниэль считается во Франции одним из наиболее сведущих историков катаризма.)
Необычайная планировка замка привлекла внимание Ниэля. Зачем Совершенные попросили хозяина замка перестроить его по их собственным чертежам? Только ли для того, чтобы выразить в конструкции крепости символ своей странной веры — пятиугольник?
— В Монсегюре, — говорит Фернан Ниэль, — повсюду тайна, прежде всего она в самой конструкции замка — это самое странное сооружение, которое когда-либо существовало. Несомненно, в нем самом был заложен ключ к обрядам — тайна, которую Совершенные унесли с собой в могилу.
Впрочем, — приглашает Ниэль, — давайте 21 или 22 июня, в день летнего солнцестояния, совершим восхождение на пик Монсегюр. Что мы замечаем, поднявшись на вершину? Прежде всего — пятиугольник замка очень вытянут: по диагонали — 54 метра, в ширину — 13 метров. Такое впечатление, что его строители сознательно не заботились об укреплении замка, так как площадка, на которой располагается крепость, достойна лучшей цитадели. Судя по технике строительства и конструкции, это были опытные зодчие, и не заметить просчета в защитных качествах крепости они не могли. Значит, на первый план здесь выступало что-то иное...
Теперь давайте спустимся к цитадели, пересечем внутренний двор и поднимемся в башню. Не забывайте, что сегодня день летнего солнцестояния! Вот одна из подставок для лучника — можно сесть на любую из них. Какую бы амбразуру мы ни выбрали, ей точно соответствует такая же в противоположной стене. Восходит солнце... В узком отверстии амбразуры появляется краешек огненного светила. Можно подумать, что оно является сюда на свидание в строго определенный час... То же самое можно наблюдать и через амбразуры северного фасада башни; для этого достаточно сесть на подпоры противоположных стоек для стрелков...
Таким образом, изучая башню, — продолжает Фернан Ниэль, — я обнаружил ансамбль из четырех точек для наблюдения за восходом солнца в день летнего солнцестояния. Естественно, это может случиться только один раз в году... Известно, что для катаров солнце было символом Добра, и я утверждаю: Монсегюр — солнечный храм! В противном случае почему его стены, двери, окна и амбразуры сориентированы на восход солнца?

..На северо-восточной стене замка Ниэль заметил одну любопытную деталь. Стена длиной в 53 метра образует угол в 176 градусов, хотя ничто не мешает ей быть совершенно прямой. На внешней стороне угла, на каменистой кладке, ученый увидел глубокую вертикальную насечку. Четкая прямая линия спускалась от вершины до трети стены и обрывалась. Зачем? Какую роль она выполняла? И тут исследователю помогла его прежняя специальность — инженера-математика. Его интересовали архитектурные пропорции, числовые величины, размеры, градусы, содержащиеся в конструкции замка. Расчеты, проведенные Фернаном Ниэлем, позволили ему сделать сенсационный вывод: замок Монсегюр таил в своей конструкции любопытные свойства — путем только одного наблюдения восхода солнца в день летнего солнцестояния здесь можно было устанавливать месяц и день любого времени года.
Словом, это был своеобразный календарь и астрономический прибор, уникальный в своем роде. В течение семи с половиной веков он не потерял своей огромной научной ценности, открыл для исследователей неизвестные страницы истории развития человеческого знания и мысли.

Геннадий Еремин, "Техника - Молодежи" 1.69

Juana la Loca y Filippe el Hermoso

В истории известны 2 человека по имени Филипп Красивый. Первый - король Франции, уничтоживший орден тамплиеров и большинству известный по серии книг Дрюона "ПрОклятые короли". Второй - внук Карла Смелого, герцог Бургундии, эрцгерцог Австрийский и король Кастилии.

Первый был одним из величайших монархов, мудрый политик и в определенной стпени загадочный человек, заслуживший свое прозвище "Железный король". Второй почти ничем не примечателен, кроме своих родственных связей - сын Марии Бургундской и императора Максимилиана, зять "католических королей" Фердинанда и Изабеллы, муж Хуаны Безумной, отец Карла V... Ну родоначальник династии Габсбургов в Испании. По большому счету все.

Однако продолжу свою серию о бургундских наследниках. Итак, внук Карла Смелого и его жена Хуана. Филипп Красивый и Хуана Безумная - интересное сочетание. Один за другим браки бургундских наследников заключаются по любви (точнее по политическим расчетам, а потом оказывается, что к ним прикладывается большая любовь) вот только заканчиваются они все драматично. Мария Бургундская погибает после несчатного случая на охоте. Обожаемый третий муж ее дочери Маргариты тоже. Внук Марии Карл V по такой же большой любви женится на Изабелле Португальской, которая через 13 лет умирает при родах...В 1497 г. был заключен брак между единственным сыном Марии Бургундской и Максимилиана Габсбурга Филиппом Австрийским и дочерью Фердинанда и Изабеллы Хуаной. Жених и невеста ни разу не видели друг друга до этого момента, но встретившись, прониклись большим чувством друг к другу. С единственным но... Если со стороны Филиппа это было очередным увлечением, пусть даже ему и сильно понравилась красивая и умная Хуана, то со стороны его жены это была безграничная и неконтролируемая страсть, огромная привязанность и любовь. Безумная любовь - "брак Филиппа и Хуаны Безумной в конечном счете и стал сплошным безумием" - пишет Зигрид Грессинг.

Филипп Красивый (1478-1506) и Хуана Безумная (1480-1555):

Экскурс в геральдику

ГЕРБЫ ГЛАВНЕЙШИХ ГОСУДАРСТВ МИРА НА РУБЕЖЕ XIX - XX ВЕКОВ
http://www.excurs.ru/historical/Historical_arms.htm

Швейцария. Пилатус

Редко встретишь человека, который бы не знал имени прокуратора, «умывавшего руки»,расправлялись с Иисусом Христом. А вот о воздаянии Понтию Пилату лучше всего расскажут в предместьях Люцерна, откуда видна мрачная вершина, носящая имя римского наместника.

Согласно преданию, Понтий Пилат после распятия Иисуса покинул Святую Землю и отправился в Рим. Тяжесть совершенного преступления заставила его покончить с собой. Тело бывшего прокуратора бросили в Тибр. Однако воды реки вынесли останки на берег. То же самое произошло, когда Пилата перевезли во Францию и бросили в Рону. После этого труп попытались утопить в Женевском озере. Но душа преступника, все это время пребывавшая в теле, приносила озерным жителям болезни и разорения. Пришлось выловить тело и отправить его в отдаленный участок Альп. Здесь, у Люцерна, Пилата сбросили в глубокое темное озеро, расположенное возле горы, которая сегодня носит название Пилатус. Надо сказать, что душа преступника снова не нашла успокоения: окрестные деревни сметались ураганами и камнепадами, смывались ливнями, наводнениями и селевыми потоками. Говорят, что от полного вымирания жителей кантона спас студент, изучавший теологию, а заодно и черную магию. Теолог-чернокнижник поднялся на вершину, где встретил не то душу, не то самого прокуратора. Благодаря магическим знаниям чародей добился того, что душа преступника стала покидать тело только раз в году, а в остальные дни вела себя спокойно и не докучала жителям долины.В этот единственный день, Страстную пятницу, всякий, кто оказывается здесь, видит фигуру Пилата, облаченную в пурпурную тогу. Некоторое время прокуратор стоит на вершине и с тоской смотрит в сторону Святой Земли. Горе тому, кто повстречает угрюмого Пилата. Еще большие несчастья ожидают всякого, кто осмелится посмотреть ему в глаза. К сожалению, подтвердить или опровергнуть ежегодные явления призрака мы не можем, поскольку были в этих местах уже после Страстной пятницы.

Еще говорят, что Понтиус Пилат распоряжается в Люцерне погодой. Доля истины в этом есть: вершина горы обычно окутана облаками. Если их нет, это значит, что на следующий день обязательно пойдет дождь. Примета оказалась верной: следующий день в Люцерне оказался на удивление дождливым. Многие смеются над предрассудками швейцарцев, а зря. Раньше, чтобы попасть на гору, необходимо было получить официальное разрешение. В 1387 г. шестерых священников посадили в тюрьму только за то, что они хотели взойти на вершину, чтобы встретиться с Пилатом. Власти запрещали подниматься сюда как местным, так и пришлым людям. С пастухов брали клятву, что они не будут пасти стада у злополучного озера, где томился Пилат. Тогда поговаривали, будто время от времени его тело всплывает на поверхность и пытается «умыть руки», красные от крови. Людская молва распространяла слухи об этом месте как о нечистом и неспокойном: на скот якобы нападали тролли, а по ночам сам дьявол издавал такой вой, что кровь застывала в жилах. Вой, между прочим, можно услышать и сегодня. Его издает Глотка дьявола — причудливая каменная воронка, в которой и рождаются завывания, приписываемые сатане. В 1585 г. отчаянно смелые швейцарцы пришли к запретному озеру и начали бросать в него камни, надеясь, что тело Пилата все-таки всплывет. Попытка закончилась неудачей. Через десять лет после избиения вод озера горожане решили прорыть канал и спустить озеро. Только в 1980 г. здесь построили новую дамбу и уровень водоема стал таким же, как и четыре века назад. Душу и тело Пилата, кажется, оставили в покое на долго.
http://dragons-nest.ru/leg/switzerland.php?PHPSESSID=8e34e0aaaf8ebf257b...

Люцерн, Пилатус, возвышающийся над городом


Вид на Люцерн с горы Пилатус

Пилатус утром


Розовый восход, Люцерн

Меловые горы

Когда-то здесь плескалось теплое море. Миллионы лет оно искрилось в солнечных лучах, бескрайнее и полное жизни. Оно привычно катило свои могучие валы и купало в них великанов и чудовищ. Подобно древним титанам, сыновьям Геи, они царили по всей планете. Но однажды раскололось небо, и судорога свела утробу матери-земли.
Тогда, в Мезое, гигантский астероид Зевсовым перуном ударил в полуостров Юкатан (кратер Чиксулуб), вызвав дрожь планеты. И великое море обезумело от содрогания подземных твердей. А потом пришла астероидная зима, погубившая 50% видов растений и животных, включая всех Динозавров.
Хотя легенды говорят, что некоторые из них уцелели в горах и пещерах матери Геи, положив начало роду Драконов. Но это уже другая история…
А вот их современник Осетр сохранился в морских глубинах среди белых подводных скал, усыпанных невиданными раковинами и кораллами. Эта Царь-рыба бесшумно скользила по своим владениям, разглядывая своими мудрыми печальными глазами перламутрово-ультрамариновые оттенки морской державы.

Но с каждым годом поднимались и росли подводные горы, пока однажды в розовых лучах рассвета не появились среди морской пены их вершины, белоснежные как тело юной богини…

Это было, кажется, совсем недавно – всего 144 млн. лет назад. Самая низкая точка всей Русской равнины в Мезозое стала самой высокой точкой этой равнины (Приволжская возвышенность, гора Беленькая)
– Ах, - вздохнула Беленькая, глядя блюдцами озер в синее небо – как долго я спала… И она с удовольствием вдохнула полной грудью воздух.

А потом она огляделась и увидела среди морских волн своих белоснежных подруг, подобно нимфам окруживших ее со всех сторон. Невинные как дети, они любовались своим отражением в зеркале вод и украшали себя венками из цветов и изумрудными лентами леса…

Горы действительно белые, потому что состоят из чистейшего мела, который, как никогда не тающий снег, сверкает круглый год между зеленью сосен.
Эти необыкновенные сосны (сосна меловая) – реликты и эндемики, признанные памятниками природы.



В состав цветочных венков меловых гор вошли более 1000 видов растений, и среди них такие уникальные и редкие как левкой душистый, астрагал Цингера, катран Литвинова, пупавка Корнух-Троцкого, копеечник крупноцветковый и другие. А такой эндемик как лапчатка волжская кроме этих краев нигде на Земном шаре больше не встречается.
Венчают цветочную корону красивейшие северные орхидеи “Венерин башмачок” и красный пыльцеголовник (занесены в международную Красную книгу).

Белеют меловые горы величаво,
Смолисто-терпко пахнет лес
А из цветов плетут узоры травы
И громоздятся сосны до небес.
(Л.Реймер)

Постепенно море прощалось со своими дочерями, все больше отступая в югу…

(продолжение следует...)

В духе средневековья. Баллада для королевы.

B - Kingdom "Greensleeves"

Alas, my love, you do me wrong,
To cast me off discourteously.
For I have loved you well and long,
Delighting in your company.

Chorus:
Greensleeves was all my joy
Greensleeves was my delight,
Greensleeves was my heart of gold,
And who but my lady greensleeves.

Читать далее

Со времен средневековья вокруг этой красивейшей романтичной баллады о неразделенной любви не рассеивается ореол таинственности, и прежде всего потому, что до сих пор остается неизвестной личность загадочной Lady Greensleeves (Леди Зеленые Рукава), которой она посвящается. Мелодия обросла легендами, но сохранила дух очарования ирландских народных песен и эпохи Шекспира.

Согласно наиболее известной из легенд, король Англии Генрих VIII, известный своей жестокостью, в частности к собственным женам (даже строчки про него сложили: Divorced, beheaded, died, divorced, beheaded, survived, чтобы запомнить судьбу каждой из них), написал «Greensleeves» для Анны Болейн, ставшей впоследствии второй супругой правителя и матерью будущей королевы Англии Елизаветы I, и именно она и есть Lady Greensleeves. Судьба Анны трагична. Как известно, Генрих страстно желал наследника, и когда она не смогла подарить ему сына, то была обвинена в супружеской измене королю и обезглавлена, а брак аннулирован. По свидетельству современника, узнав об ожидавшей ее участи, Анна Болейн сказала: «Говорят, пригласили хорошего палача, и у меня тонкая шея» - и, обхватив шею руками, засмеялась.

Однако знатоки утверждают, что баллада не могла быть создана во времена Генриха, поскольку стиль, в котором она написана, тогда еще не был известен и соответствует эпохе Елизаветы I и Уильяма Шекспира. Именно придворные королевы Елизаветы якобы и пустили слух о мнимом авторстве Генриха, зная, что царственной особе приятна эта музыка, и желая угодить еще больше, связав ее с воспоминаниями о несчастной покойной матери королевы.

По другой версии, напротив, Зеленые Рукава – отнюдь не королевского происхождения, а ассоциируются с женщинами легкого поведения, символом которых в те времена были зеленый подол и зеленое платье (вероятно, по ассоциации со следами травы после любовных утех в неподобающих местах). Но и у этой версии есть противники, утверждающие, что, прежде всего, такую женщину певец бы не назвал Lady – это обращение к благородным дамам, а кроме того, рукава и подол – разные части костюма. Рукава играли в гардеробе той эпохи важную роль, они могли отстегиваться, чтобы стирать отдельно, их украшали мехом, драгоценными камнями, дарили…

Так или иначе, однозначного ответа нет, и Lady Greensleeves остается женщиной-загадкой, обвиненной неизвестным возлюбленным в легкомысленности и нарушении обещаний любви.

Существуют десятки версий “Greensleeves” – от классических инструментальных до рок-переложений и авторских интерпретаций.

Не могли оставить ее без внимания и коллектив Blackmore’s Night, известные композициями в духе средневековья.

Blackmore's Night "Greensleeves"

Еще одна композиция в духе ушедшей эпохи.

Blackmore’s Night – Memmingen

И кстати - Слава России!

Курды взорвали трубопровод Баку-Тбилиси-Джейхан.

Григорий Турский и "История франков"

Григорий Турский благодаря своей образованности, наблюдательности, епископскому сану и влиянию, которое он оказывал на меровингских королей, собрал ценный материал, отражающий жизнь различных слоев меровингского общества, и создал яркую, местами полную драматизма, своеобразную летопись жизни людей той эпохи, в которую рождалась новая цивилизация – «Историю франков».
Недаром «Геродотом варварства» назвал Григория Турского французский филолог-романтик Ж. Ампер.



Георгий Флоренций, принявший в священстве имя Григория, родился 30 ноября 538 или 539 г. в знатной галло-римской семье в Клермоне овернском. Род его принадлежал к высшему сенаторскому сословию, многие из этого рода были епископами как в Туре, так и на других кафедрах (о чем Григорий не раз упоминает в «Истории франков»): дядя его по отцу Галл был клермонским епископом, дед по матери Григорий — лангрским епископом, двоюродный дядя Ницетий — лионским епископом. От отца и дедов он мог слышать живые рассказы о завоеваниях Хлодвига, ему случалось посещать старых пустынников, которые могли помнить рассказы о временах Каталаунской битвы. Годы детства и учения Григория совпали с первым кругом меровингских междоусобных раздоров — между сыновьями Хлодвига. Раздоры эти кончились кратковременным объединением государства под властью младшего сына Хлодвига — Хлотаря I. Годы зрелости Григория совпали со вторым кругом междоусобных раздоров—уже между сыновьями Хлотаря: Хильпериком Суассонским, Сигибертом Мецским и Гунтрамном Орлеанским, закончившихся образованием трех самостоятельных королевств: Австразии, Нейстрии и Бургундии. В этих событиях Григорий оказался непосредственным участником и их летописцем: в 573 г. он становится епископом Тура.

Герб Каталонии

КАТАЛОНИЯ (CATALUNA)

Герб Каталонии - это герб бывших графов-королей Барселоны. Это - один из самых старых гербов в Европе, начиная с документа, в котором он появляется впервые (печать графа Рамона Беренгера IV) в 1150 году.

Однако, как предгеральдический символ, красные столбы на золоте были найдены на могилах графа Рамона Беренгера II Барселонского (умершего в 1082 году) и его прабабушки Эрмессенды Каркасонской (умершей в 1058 году), которая была женой графа Рамона Боррелла I, чьи могилы находятся в соборе Girona.

Существует легенда об истории герба. Однажды, граф Барселоны был смертельно ранен в сражении с арабами.

Боясь умереть неопознанным (поскольку он потерял свой щит в сражении), он взял простой желтый щит, "опустил" свои четыре пальца в рану и выкрасил четыре столба на желтом щите.



Эти четыре красных столба в золотом поле присутствуют в гербах Арагона, Балеар, Валенсии и в гербах юга Франции.

о каталонских графствах и правителях http://www.covadonga.narod.ru/Catalunia.html

Дольмен

Если вы спросите испанца о Дольмене в Каталонии, то скорее всего он поймет что это - Дольмен в Розасе. По своей выразительной мощи, размерам и живописности он входит в число самых знаменитых Дольменов в стране.

Упоминание об этом Дольмене можно встретить в древних документах, начиная с XIII века, где он назван petra cooperta.
Научные публикации о нем появились в 1912 году (Мануэль Cazurro), хотя уже с 1898 года он упоминается в туристических бюллетенях как Дольмен на пути из Розаса в Кадакес.



Название - Creu d´en Cobertella (5000-4700 до н.э.)
координаты - 42°15´31´´ с.ш.; 3°11´53´´в.д. от Greenwich

Неподалеку от него находятся еще два дольмена, несколько менгиров (я встретил 4), каменные шатры, старинное городище визиготов, а также несколько пещер и источников. Ближе к морю - сторожевые и сигнальные башни и две крепости 16-18 в., охраняющие побережье

Вот так Дольмен выглядел в 1912 г.

(наверняка какой-нибудь практичный санчо-панса сделал в нем себе сарайчик)))
В 1957 г. Дольмен был восстановлен, огорожен сеткой с надписью "вход воспрещен".
Но разумеется, что руссо туристо не мог пройти мимо и не побывать внутри. Итак, приготовьтесь, мы входим в полумрак тысячелетий...




(+ 12 фотографий в комментарии)

Архитектоника Замка Сан-Сальвадор

Замок построен в форме корабля. Его длинна 110 м, а ширина ок. 33 м.

Нос корабля – острая Башня Градула (высота 8 метров, длина -11 м, ширина - 7 м). Возможно, ранее наверху башни располагалась деревянная надстройка или шатер.

В центре кепости, в наиболее высокой части располагается Основное Строение (собственно Замок): в прошлом большой зал с колонами и арочным перекрытием, способный единовременно вместить до 200-х человек. Здесь, на центральном месте возвышается престол Сан-Сальвадора. С восточной стороны встроены две башни.
С западной стороны к залу примыкает жилое помещение хранителей (с туалетной комнатой). Между залой и помещением - красивый арочный переход с выходом на скалу-террасу.

С запада крепость защищена не стеной, а головокружительной отвесной пропастью в 200м. (Хотя при необходимости здесь могли устанавливаться деревянные щиты или даже стены-ограждения для лучников)

С южной части к Основному Строению примыкает внутренний двор, огражденный 2-х метровой стеной с проходом к «кормовой» части.

В 50 м южнее от Основного Строения («на корме») возвышалась 10 – 15 метровая округлая башня с винтообразной лестницей, ведущая на верхнюю площадку (во времена Франко использовалась для зенитной установки и теперь практически полностью разрушена).



Все строения и стены выложены из камня в местном готическом стиле с примесью архитектурных особенностей Испанского Мавританского государства.

Несколько малых сторожевых укреплений, вынесенных на 30 м от крепости, контролируют тропинки, ведущие к вершине.

У основных врат, в 20 м к северо-востоку ниже крепостной стены, под защитой сторожевых башен расположен резервуар для воды в 150 м3. Изнутри каменная емкость обмазана и обожжена как керамическое изделие. Внутри бил ключ (на высоте ок. 700м, почти на вершине горы!) Сверху два отверстия: одно для извлечения воды, другое – контрольное. Видимо, существовал водопровод, и вода по нему подавалась вверх в замок.

Между катарскими замками существовала визуальная связь. Начиная от Сан-Сальвадора и далее на север замки располагались обязательно в пределах видимости. Севернее Сан-Сальвадора уже на территории Франции, на вершине горы виднеется второй от Сан-Сальвадора катарский замок Tour de Madeloc (фр.), (первый – Castell de Querroig по причине разрушения виден с трудом).
Далее от Tour de Madeloc - Tour de la Massane, а через еще один замок - Château de Querebus с которого видна Перпетуза (Château de Peyrepertuse). От Перпетузы на север и на запад - следующие замки: на север до Carcassonne, далее до замков Ластурса (Chateaux_de_Lastours-casti) и до города Альбе. На запад - Chateau Puilaurens, Chateau Usson, Chateau Puivert, Chateau Montsegur, Château de Foix далее до самого Лурда и еще дальше.

Информация передавалась: днем в ясную погоду - при помощи солнечного зайчика, ночью с помощью фонаря. Для этого был разработан язык светового телеграфа. В условиях хорошей видимости сообщение за час могло преодолеть сотни километров, что сопоставимо для тех времен с современной интернет связью.

Таков Сан-Сальвадор – таинственные врата в катарскую цивилизацию.

Только не бейте ногами) Фонтенбло

Лес Фонтенбло и сейчас во всем мире справедливо считают чудом, ниспосланным самим небом. Пожалуй, ни одно место на земле не отмечено таким количеством преданий. Здесь история становится мифом, а легенда – историей, однако при изучении документов выясняется, что невероятные явления в лесу Фонтенбло – не исключение, а правило. Именно так и было со времен первого короля Хлодвига Меровинга (Меровея).
Хлодвиг – «холодный» – прекрасный и одновременно устрашающий, беспощадный, как зимний холод, рыцарь с длинными светлыми волосами и глазами, в которых навсегда застыл отблеск холодного солнца, стынущего в голубых, покрытых людами, озерах его далекой родины.
В тот день он проезжал по чужому лесу, осеннему, густому, устланному ковром палой листвы – алой, золотой, коричневой. Он не видел, что под ветвями старого корявого дуба стоял и внимательно смотрел на всадника в охотничьем костюме и с соколом на руке золотоволосый Белен, плечи которого укутывала белоснежная пушистая волчья шкура. Отблески от золотых волос древнего кельтского бога скользили по листве, рассыпались искрами в воздухе, и всадник, завороженный этим неведомым зрелищем, протянул руку к солнечному лучу.
Внезапно сокол, до того времени спокойно сидевший на перчатке и только бросавший кругом настороженный хищный взгляд неожиданно изо всей силы вцепился клювом в запястье хозяина, а потом резко взмыл вверх. Он описывал круг за кругом в синем бездонном осеннем небе, и его крики звучали пронзительно и угрожающе. Казалось, сейчас он спикирует с высоты на охотника, как на добычу. Но тот, глубоко погруженный в свои, никому не ведомые мысли, совсем ничего не замечал. Он с удивлением посмотрел на кровь, выступившую на руке, и приложил кружевной батистовый платок к ране, а потом пришпорил коня, направив его к видневшемуся среди роскошных древесных крон старинному замку Куранс, настолько прекрасному, что о нем уже начали складывать простенькие стихи:
«Все травы Сёли
Все розы Флёри,
Все воды Куранса –
Три чуда Франции».
Окровавленный платок упал на ковер кленовых листьев, а через минуту на его месте неведомо откуда из-под земли забил прозрачный чистый источник посреди серебряных лилий, щедро расточавших свой аромат в осеннем, золотом и багряном лесу. Всадник, как будто очнувшись от странного сна, с недоумением обернулся, посмотрел на цветы и источник, и в его прозрачных, как северные озера, глазах отразилось искреннее недоумение.
-- Рад приветствовать вас, молодой король Хлодвиг.
Только тут Хлодвиг заметил золотоволосого юношу, у ног которого сидел белоснежный волк. Осеннее солнце озаряло его, и золотой нимб играл искрами на его волосах, рассыпался брызгами среди вековых деревьев, озаряя серебряные лилии.
-- Белен… -- выговорил он, но с таким удивлением, как будто сам себе не верил. – Почему ты удостоил меня…
Золотоволосый юноша улыбнулся так, как будто солнце заиграло в ледяной воде, несравненный, ослепительный небожитель.
-- Потому что до этого дня ты верно служил мне, потому что на этой земле возникнет новая раса, и ты станешь ее родоначальником. А здесь, на этом месте, где ты видишь эти удивительные лилии, пробудившиеся к жизни после того, как были отмечены кровью короля этого народа, этой, пока еще нерожденной страны, ты назовешь замок, возведенный тобой, в мою честь – источник Белена. Чистый источник.
-- Фонтенбло, -- пораженно вымолвил Хлодвиг и склонил голову в знак повиновения.
-- Только запомни одно, -- проговорил Белен, и его взгляд потемнел, -- Солнце не может исчезнуть навсегда; его только на краткое время скрывают тучи, и ты только тогда будешь жив, пока верно служишь мне. Если же решишь перейти на сторону других богов или бога, то уже не сможешь доверять даже самым близким тебе людям. Берегись, как бы твой слуга не оказался предателем и узурпатором, а твои дети не стали зваться отвратительным словом – batard. Но королевская кровь в любом случае, всегда останется таковой, пусть даже весь мир начнет кричать хором о безумии и швырять грязью в тех, кто отмечен моим покровительством… Запомни: правосудие не умирает никогда.
-- Как ты мог усомниться во мне, Белен? – воскликнул Хлодвиг почти гневно, и его рука невольно легла на рукоять меча. – Я всегда чтил только тебя, и разве не мало чужих богов я повидал? Разве я дал тебе повод для таких оскорбительных для меня обвинений?
-- Я и сам больше всего хотел бы ошибиться, -- спокойно и печально произнес золотоволосый юноша. – Но люди на удивление непредсказуемы… И вот тебе знак моего расположения, -- с этими словами он протянул всаднику три серебряные лилии. – Пусть они украсят твой герб и герб замка, предназначенного для королей, что будет возведен на этом месте. Ты сделаешь это.
С того дня Хлодвиг Меровинг оставался божеством для французов вплоть до революции 1789-1794 гг. Ему подражали, его считали своим предшественником все французские короли. Он был незаслуженно забыт тогда, когда было решено начать новый отсчет истории страны: новый порядок, новый календарь, но все то же мистическое число «три» – «свобода, равенство, братство», мистический триколор (синий, белый, красный), пришедший несмотря на ветер перемен из Фонтенбло… И вдруг оказалось, что эти две точки – эпоха рождения Франции и Хлодвиг, революция и пришедшее вместе с ней стремление объяснить галльское и римское происхождение страны связаны теснее, чем мы могли до этого предположить. Это почти мистика, но мистикой была вся история Фонтенбло, с момента его возникновения до настоящего времени. Волшебство этого места была удивительно точно определена в словах французского историка Жюля Мишле: «Красота возраста созвучна временам года. Фонтенбло – это прежде всего осенний пейзаж, самый необычный, самый дикий, самый умиротворенный и самый изысканный. Его нагретые солнцем скалы, дающие приют больному, его фантастические тенистые аллеи, расцвеченные красками октября, заставляют предаваться мечтам перед наступлением зимы. Это восхитительное последнее убежище, где можно отдохнуть и насладиться тем, что еще осталось от жизни… Спросите меня, где бы я стал искать утешения, если бы меня постигло несчастье, и я отвечу – пошел бы в Фонтенбло. Но и будучи счастливым, я тоже отправлюсь в Фонтенбло».

Специально для Эльдис...

Этот пост должен предшествовать предыдущему, о Диане Пуатье, но вот так получилось...
*
Королевский двор в эпоху Ренессанса
С XV столетия в жизни французских государей происходили значительные изменения. Он стал воплощением жизнерадостности и грациозности, что в полной мере соответствовало духу эпохи Ренессанса. Главное отличие от предыдущих королевских дворов состояло прежде всего в заметной феминизации дворца. Как королева, так и сам государь непрерывно находились в окружении очаровательного эскадрона фрейлин, молодых и изысканных, что обусловило создание атмосферы непрерывного празднества. Благодаря женскому присутствию претерпел значительные перемены сам стиль поведения прочих обитателей королевской резиденции, стал значительно разнообразнее досуг, но самое главное -- менялась психология придворных.
До этого периода королевский двор с полным основанием можно было назвать мужским, и если мужчины и приводили во дворец своих жен, то для этого требовался весомый повод, например, праздник, рыцарский турнир или бал. При этом принцессы и королевы, конечно же, имели фрейлин, но их ни в коем случае нельзя было назвать красавицами, предпочтение отдавалось скромным и незаметным девушкам, пригодных для того, чтобы составить компанию, но совершенно не подходящих для сколько-нибудь серьезной роли. Недаром о них говорили в те времена, что компаньонки королевы занимаются тем, что «посещают двор». По сути, этих фрейлин в эпоху Ренессанса могли бы назвать дикарками, хотя и им, немногочисленным и совершенно неприметным, приходилось терпеть разного рода грубости от мужчин, для которых они являлись своего рода утешением.
Что же касается эпохи Ренессанса, то нравы сделались настолько свободными, что даже современники откровенно признавались: «Королевский двор все больше напоминает оплачиваемый из государственной казны бордель». Так дело и обстояло до самого конца правления Франциска I, который, как свидетельствуют документы, ежемесячно выплачивал «жалованье» в размере 45 ливров «даме девиц радости за службу при дворе», Сесилии де Вьевиль. В такой сумме оплачивались услуги как по содержанию дамы, так и по ее вознаграждению.
Так короли-рыцари понемногу отодвигали мужчин на второй план, превращая двор в Фонтенбло в подобие волшебной шкатулки, блестящей, набитой шелками и парчой, нимфетками и зрелыми нимфами, воздухом вожделения и обожания.
Первый опыт создания дамского королевского двора принадлежал Анне Бретонской, ставшей королевой Франции в 1491 году. После нее стали нормой так называемые «дворы королевы» и «дворы принцесс». У Анны Бретонской, в отличие от ее предшественниц, было 9 придворных дам и от 35 до 40 фрейлин. Эта королева отличалась целомудренностью и скромностью, однако считала, что женщины должны являться украшением королевского двора. Что же касается их красоты, которая, естественно, не может не склонять мужчин к распутству, то дамы обязаны были уметь постоять за себя и свою честь. Анна Бретонская отличалась нетерпимостью к необдуманным поступкам и распущенности в поведении. Даже Брантом, известный своими фривольными даже для современников рассказами не мог упрекнуть ее ни в чем. Он писал о дворе Анны Бретонской: «Ее двор был прекрасной школой для дам, она замечательно их там воспитывала и обучала, по образцу ее самой они получались весьма умными и добродетельными». Королева постоянно заботилась о том, чтобы выбранные ею дамы не испытывали нужды ни в чем: она заботилась о них и подбирала им одежду, сама выдавала замуж фрейлин, обеспечивая достойным приданым, постоянно следила за тем, чтобы девушки не подверглись искушению при королевском дворе, где так много соблазнов и соблазнителей, в любой момент готовых идти на приступ. Шарль де Сен-Мар отмечал: «Мудрая королева не желала, чтобы ее дом был открыт для всяких опасных персон, от которых нечего ждать дамам и девицам, кроме непристойности и сладострастия».
Двор Анны Бретонской был в своем роде исключительным, поскольку при ней красота и изящество соседствовали с целомудренностью и образованностью, и благотворное влияние королевы творило настоящие чудеса. В библиотеке Анны Бретонской было не менее 1,5 тысяч книг и манускриптов, многие из которых специально для нее привез из Италии Карл VIII. При дворе дамское общество находилось в постоянном окружении знаменитых поэтов, которые в немалой степени способствующих становлению изящных вкусов -- Жана Моро, Лемера де Бельж. На досуге в дамском обществе обычно читались тексты Священного Писания, поучительные исторические рассказы, -- одним словом, всячески приветствовалось духовное времяпровождение. Общество, собравшееся вокруг Анны Бретонской, было одновременно изысканным и скромным; своими предшественницами считали фрейлин Анны Бретонской мадам де Лафайет и мадам де Рамбуйе, законодательницы блестящего вкуса.
Франциск I также очень ценил Анну Бретонскую как основательницу в высшей степени очаровательной традиции, весьма значимой для становления французской монархии. Этот король в свою очередь многое сделал для того, чтобы расширить и сделать еще прекраснее дамский двор. Брантом в своих отзывах о королеве не может скрыть непритворного восхищения: «Она впервые завела великий дамский двор, существующий до нашего времени. У нее была очень большая свита из дам и девиц, и ни одной из них она ни в чем не отказывала. Весьма часто она осведомлялась у отцов тех дворян, что находились при дворе, есть ли у них дочери, и если были, то требовала их к себе». С того времени присутствие прекрасных дам в королевской резиденции сделалось обязательным и постоянным; при этом они неукоснительно должны были соблюдать правила хорошего тона, отличаться учтивостью, скромностью, но при этом следить за стремительно меняющейся модой при дворе. Красивые, непременно яркие и чувственные, они должны были возбуждать естественное внимание, но при этом оставаться в высшей степени целомудренными, помня о своей чести.
Во времена Франциска I от дам уже не требовалось соблюдения прежней целомудренности. Король всячески поощрял стремление прекрасных женщин к роскоши, не скупился на дорогие подарки, наряды и украшения, старался вовлечь их в галантные игры придворных. Брантом свидетельствует: «Не было при его дворе никого из знати, как мужчин, так и женщин, кто бы не устраивал и не участвовал в торжествах, праздниках, турнирах и поединках, маскарадах или шествиях с переодеванием. Я видел сундуки и гардеробы некоторых дам того времени, они были столь полны платьями, пожалованными королем по тому или иному случаю, что являли собой истинное изобилие».
В те времена придворные прекрасно отдавали себе отчет в том, что женщины облагораживают их, способствуя избавлению от варварских нравов и привычек, грубого проявления чувств, излишней жестокости и резкости. Молодой герцог Анри де ла Тур д’Овернь в мемуарах вспоминал, как будучи 12-летним подростком, он был определен в обучение одной из придворных дам, как того требовали традиции времени. Он писал о своей наставнице, искушенной в придворных правилах и церемониях: «Я очень старался угождать ей и заставлял ей служить, насколько позволял мой гувернер, моих пажей и лакеев. Она относилась ко мне очень внимательно, поправляя меня, если ей казалось, что я допустил неловкость, бестактность или неучтивость. И все это с такой естественной простотой, которая словно родилась вместе с ней. Никто другой не оказал мне такой помощи, вводя меня в мир и подробно знакомя с жизнью двора». Быть воспитательницей и покровительницей молодых людей считалось высокой привилегией женщины, которая сохранялась в течение длительного времени.
Франциск I был не только истинным ценителем женщин и вообще всего изящного и прекрасного; он отдавал себе отчет в том, что дамы при дворе не могут служить только для развлечения. Король особенно высоко ценил облагораживающую и просветительскую роль, которое общество возложило на женщин, а те взялись за нее с энтузиазмом. Франциск I неизменно отмечал таких воспитательниц, знакомых с хорошим тоном и благопристойностью; они могли рассчитывать на его поддержку и горячее внимание. Он был замечательным покровителем, а что до чрезмерно настойчивых ухажеров, то они рисковали вызвать своими нецеломудренными действиями -- пусть даже нелестными отзывами о достойных, по мнению короля, женщинах -- гнев правителя, как минимум, а как максимум -- ставили на кон собственную голову.
Не менее, чем его отец беспокоился о приятных манерах своих придворных, Генрих II и его супруга Екатерина Медичи. При их дворе нравы отличались утонченностью, а нарушение целомудрия, если и допускалось, то исключительно в государственных интересах, в связи с чем те, кто был склонен к распутству, заранее могли побеспокоиться о том, чтобы придумать себе оправдание, благопристойно прикрываясь политическими интересами. Прославился и дамский «летучий эскадрон» Екатерины Медичи, неоднократно пользовавшейся его неотразимым шармом. Конечно же, каждый раз исключительно в дипломатических целях.
Справедливости ради стоит отметить, что устранению излишней грубости нравов способствовала также итальянская ренессансная культура, и такие тенденции проявились уже в период царствования Карла VIII, а потом были развиты и продолжены при Людовике XII и Франциске I. Что же касается Генриха II, то его женой была уроженка Флоренции, которая сразу же позаботилась о том, чтобы в ее окружении находились соотечественники. Францию покоряла царственная и просвещенная Италия, блеск ее культуры. Немало молодых французских дворян обучались в Италии, увлекались произведениями деятелей культуры этой страны. Огромной популярностью во Франции пользовались «Кортеджиано» Кастильоне (эту книгу, переведенную на французский язык в 1537 году, называли «евангелие для придворных») и «Декамерон» Боккаччо (переведен в 1545 году). Итальянцы сделались невероятно популярны при французском королевском дворе; они считались достойными подражания и делали стремительную карьеру в отличие от подданных короля Франции. Так, в 1554 году маршалом страны стал Пьетро Строцци, главными советниками Карла VIII были итальянцы Гонди и Бираг и, естественно, королева Екатерина Медичи предпочитала выбирать себе в качестве фрейлин итальянок.
Таким образом, государи предписывали скромность в обхождении и речах, что вовсе не мешало изысканным дамам и господам вести себя очень вольно в обращении друг с другом. Королевский двор превратился в вожделенное место для всех, кто искал не только возможности возвыситься, но и получать удовольствия. Франциск I сам неоднократно подавал пример своим подданным уже хотя бы тем, что ни для кого не являлось секретом: в своем замке правитель обустроил апартаменты для дам, добиться благосклонности которых для него не составляло ровным счетом никакого труда. Ключи от этих комнат имел только сам король. В том случае, если у привлекшей внимание монарха прелестницы имелся не в меру ревнивый и любопытный муж, Франциск I сразу же напоминал такому, кто есть кто при королевском дворе, и перечить королю -- значит, нажить лишних неприятностей на свою голову. Достаточно скоро вместо девиц легкого поведения придворные начали пользоваться услугами прекрасных и благородных дам. Конечно, «товар» похуже все-таки оставался, но он почти не пользовался спросом.
Брантом в свойственной ему критической манере, граничащей с безжалостностью на грани фола объяснял подобное поведение господ в своей книге «Галантные дамы»: «Хотел бы я знать, что более предпочтительно для короля: иметь при своем дворе подразделение благородных дам и девиц или следовать порядкам королей прежних времен, которые обыкновенно допускали в свою свиту блудниц, находившихся под началом короля бесстыдников, обязанности которого исполнял прево замка, а тем женщинам отвели специальные помещения и комнаты?.. Кажется мне, что подобной безнравственности, чреватой сифилисом, можно предаваться только под большим секретом, не болтая об этом и в тайне от наших дам, столь чистых и непорочных -- по крайней мере, некоторых из них, -- кои столь не портят и не наделяют дворян импотенцией, как те из борделя».
Молодой король всеми силами утверждал при дворе своеобразную атмосферу галантности. По натуре воин, он, здоровый и крепкий, постарался окружить себя такими же сотоварищами -- военными, для которых нормой были стремительные атаки. Они привыкли только к победам.
Большинство историков склоняются к тому, чтобы приписать Франциску I заслугу в феминизации королевского двора, хотя он всегда признавал первенство в этом отношении Анны Бретонской. И все же Франциск стал первооткрывателем новой традиции, которая после него станет естественной для института королевской власти: он ввел правило назначать избранную женщину на официальную должность фаворитки правителя. Правда, впервые подобная история уже наблюдалась во времена Карла VII, признавшего в качестве своей как бы второй супруги любовницу, Агнес Сорель. Однако с тех пор Агнес являлась всего лишь исключением из правил до Франциска I, утвердившему новое правило: король должен иметь двух королев -- официальную супругу, способствующую продолжению династии, и королеву красоты. При этом последняя обыкновенно имела большее влияние при дворе, нежели первая и, кроме того, действительно являлась второй женой, только неофициальной.
Надо сказать, что далеко не все современники Франциска отнеслись положительно к новшеству, введенному монархом. Так, Жан де Сол-Таван считал, что король чрезмерно много внимания уделяет своим фавориткам, прочно обосновавшимся в Фонтенбло: «Возраст остудил в нем кровь, дух, разум, отважные порывы, и отчаявшейся монархии осталось только его сладострастие. Таким был король Франциск, сраженный дамами телесно и духовно. Всем заправляла немногочисленная банда мадам д’Этамп. Александр (Александр Македонский -- прим. авт.) замечал женщин только в том случае, когда у него не было других дел. Франциск же обращал внимание на дела только в том случае, если не находилось подходящих женщин. При этом дворе все создавали женщины, даже генералов и военачальников».
Для подобного мнения у господина Сол-Тавана, впрочем, имелись некоторые основания, например, личное письмо Франциска I, где он откровенно оценивал свой брак с Клод Французской, дочерью Людовика XII и Анны Бретонской, как совершенный только в дипломатических целях: «В этой особе меня не прельщает ничто. Да в этом и нет никакой надобности! Я согласился на эту крошку из соображений государственной важности. Для любви есть другие, возле меня их число никогда не убывает. У меня будет достаточно времени, чтобы в изобилии собрать самые опьяняющие цветочки. И пока это доставляет мне удовольствие, я буду каждый день срывать розы наслаждения с женой адвоката Дизона».
Франциск стал королем в 20-летнем возрасте и, вполне естественно, что был пылким и жадным до удовольствий. Как только дворец в Фонтенбло стал его резиденцией, как он немедленно начал выбирать в качестве истинно королевского обрамления множество прекрасных дам, и современники утверждали, будто он не брезговал ничем для осуществления своих целей, ему не были отвратительны даже публичные дома.
Что же касается супружеских отношений нового типа, то они были установлены в 1517 году, после чего король остепенился. Окружение Франциска решило, что должность постоянной королевской возлюбленной в любом случае полезна и главным образом тем, что этого требуют санитарные соображения, а смягчение нравов или соблюдение необходимых приличий тут совершенно не при чем. Фаворитка сделалась сердцем двора, украшая и освещая собой все, олицетворяя блеск и великолепие. Так женщина превратилась в настоящий центр галактики, а вокруг нее вращались планеты -- сильные мира сего, за ней тянулись, как шлейф за кометой, очаровательные придворные кавалеры. С тех пор началась эпоха правления фавориток.
В 1517 году первой королевской фавориткой стала Франсуаза де Фуа, графиня де Шатобриан, ставшая для Франциска официальной дамой сердца. Поскольку она сделалась избранной, то в ее обязанности входило обязательное участие во всех увеселительных мероприятиях двора и возглавлять их. Франсуазу выдали замуж в 14 лет за графа де Шатобриан. Редкостная красавица, она вместе со своими тремя братьями состояла при дворе королевы Анны, но в связи с замужеством была вынуждена удалиться на время от высшего света. Вновь она вернулась ко двору, будучи 20-летней ослепительной женщиной. Вначале фрейлина королевы, она не могла не обратить на себя и внимание короля. Франциск I начал атаковать эту, вначале неприступную крепость. На первых порах Франсуаза мужественно удерживала оборону, но потом сдалась, покоренная этим привлекательным мужчиной, облаченным властью, да к тому же увенчанным военными лаврами.
Жизнерадостная остроумная красавица, фаворитка старалась как можно дальше держаться от государственных дел, решавшихся в Фонтенбло. Ее влияние ограничивалось тем, что она назначала родственников на престижные посты. Вскоре высшие командные посты в армии заняли ее трое братьев и, как полагают историки, в ущерб государственным интересам страны, поскольку вину за поражения в итальянских походах обычно списывают на них -- Лотрека, Лепара и Лекена. На этом, собственно, и закончилось влияние Франсуазы де Шатобриан. И все же ее искренняя привязанность к Франциску ни у кого, даже у самых жестоких на язык, не оставляла никаких сомнений.
Однако Луиза Савойская как женщина властная и не терпящая конкуренции решила устранить фаворитку, и удобный момент, по ее мнению, настал в то время, когда Франциск I находился в мадридском плену. Король не забывал даму сердца, страстно мечтал увидеть ее, и королева решила: удобный момент для устранения независимой и всемогущей любовницы настал. Луиза Савойская сказала сыну, что организует для него долгожданную встречу в Байонне, где король оказался после освобождения, однако когда ожидавший свидания с Франсуазой Франциск явился на условленное место, дамы сердца там не оказалось. Вместо нее появилась королева в сопровождении очаровательной молоденькой девушки Анны де Писле. Она была прекрасна как ангел, да к тому же невинна и чиста. Ее полудетское личико и огромные ясные глаза немедленно пленили сердце Франциска; а что касается алчности, присущей Анне впоследствии, то она никак не отражалась в ее взоре.
Вскоре к королю прибыла и Франсуаза де Шатобриан и к своему отчаянию выяснила, что безнадежно опоздала. Между фавориткой и новой пассией короля развернулась дамская война. Когда же любовница, почувствовавшая близкую отставку, потребовала от возлюбленного немедленного прямого ответа на животрепещущий для нее вопрос, он ответил с чисто мужской прямотой и жестокостью: он может предложить Франсуазе только одно -- стать его любовницей под номером 2. Любящая женщина с гневом отказалась, но после этого ей уже ничего не осталось, как вернуться к мужу в Бретань. Она еще увидела короля через 6 лет. Как оказалось, он не смог забыть ее, и они снова были вместе в течение трех недель. Былые отношения между любовниками были восстановлены, но муж Франсуазы, как оказалось, тоже не был сделан из камня: в течение долгих лет ему приходилось терзаться ужасными муками ревности. В конце концов он не выдержал и убил свою жену, вскрыв ей вены.
В 1524 году жена Франциска I умерла, и он поступил согласно Мадридскому договору: женился на сестре Карла V Элеоноре Австрийской, некрасивой и бесцветной. Король Франции даже не считал нужным хотя бы внешне с ней считаться, не стесняясь постоянно выказывать ей пренебрежение и полное безразличие. Правитель избрал своей постоянной фавориткой Анну де Писле и сразу же поставил перед фактом будущую жену, королеву Франции. В день приезда в Париж Элеоноры Австрийской Франциск встречал ее, стоя на балконе вместе с ослепительно прекрасной любовницей, заявив таким образом и о характере будущих отношений с законной супругой, и выказав рыцарскую дерзость в духе времени. «Свадьба не решает ничего», -- так следовало понимать поведение короля.
Анну де Писле Франциск также вскоре выдал замуж и пожаловал ее супругу завидную должность губернатора провинции Бурбоннэ. Едва умерла Луиза Савойская, которая все эти годы управляла сыном невидимой рукой, как Анна немедленно превратилась в ее преемницу, стала настоящей королевой. Она получала в подарок титулы и земли, добивалась высоких должностей для своих братьев, воспитывала принцесс, оказывала покровительство писателям и художникам. Особа артистическая, Анна во многом способствовала преображению Фонтенбло, в частности, оказывая покровительство Приматиччо.
Лишь одно омрачало жизнь Анны де Писле: король Франциск начал болеть, а самое страшное: на небосклоне двор появилась новая звезда, Венеру затмевала прекрасная Диана, Диана де Пуатье, возлюбленная сначала Франциска I, а потом и Генриха II. По иронии судьбы, новая любовница дофина, которой в ту пору исполнилось сорок лет, была на десять лет старше фаворитки отца. С 1540 года весь двор был вынужден принимать участие в стычках двух женщин, двух невенчанных королев. При этом верх всегда брала герцогиня д’Этамп, но пока был жив Франциск I. Она, конечно, сдерживалась уже с трудом, начинала допускать заметные ошибки в поведении, чем давала повод придворных для всяких обидных шуток и усиления новой фаворитки. Чувствуя закат Анны де Писле, один из приверженцев лагеря Дианы де Пуатье, придворный поэт Абер, писал в стихотворении, по сути больше смахивавшем на памфлет:
Поистине, живет еще Венера среди нас,
Богиня – почести ей воздают большие.
Она при попустительстве небес
Свой челн в просторы моря направляя,
Республике прядет большую месть.
Но день грядет, и будет уничтожена Венера,
На трон ее Диана богоданная воссядет,
И добродетель воссияет на земле.
Когда же король умер, прекратилось и существование Анны де Писле. «Король умер, да здравствует новая фаворитка!». Новая возлюбленная нового 28-летнего короля, Диана де Пуатье, заблистала как звезда первой величины.

------------------------------------------------
В комментариях - дополнения в виде портретов от NADYNROM.

Фонтенбло при Генрихе II

Миф о прекрасной Диане.
В своих итальянских походах Франциск I потерпел неудачу, самой значительной из которых оказалась битва при Павии. Поражение было сокрушительным, а монарх оказался в испанском плену. Вновь обрести свободу ему удалось благодаря заключенному между Карлом V, королем Испании, матерью Франциска и его сестрой унизительному «Дамскому миру», по которому ему пришлось согласиться на обмен: собственная свобода в ущерб свободе детей -- старшего, дофина Франциска, и младшего, Генриха, герцога Орлеанского. Договор, заключенный в Мадриде, расчленял Францию на части, а принцам пришлось отправляться в Испанию в качестве заложников.
В 1526 году, в середине марта французский двор находился на берегу пограничной с Испанией реки Бидассон, чтобы передать мальчиков-заложников. Конечно, никому даже в голову не пришло, что, возможно, из этого плена им никогда не удастся вернуться, никто не выразил им ни сочувствия, ни естественного сожаления. Семилетний Генрих переживал особенно сильно, он был младше своего брата. Заметив его состояние, молодая красивая дама подошла к нему и нежно поцеловала, как бы обещая надежду на скорое возвращение домой. Она была так ослепительно хороша собой, так добра, что не поверить ей было просто невозможно, и, возможно, потом, все долгие годы испанского плена Генриху помогла выдержать только безусловная уверенность в том, что все мучения непременно закончатся, и он обязательно увидит снова родную страну, свой дом. Мальчик не мог и предположить, что по возвращении во Францию он снова увидит ту прекрасную даму, о которой привык думать как о своем ангеле-хранителе и с кем его будут связывать долгие годы самой нежной любви.
Думается, что и сама 27-летняя красавица не ожидала, как впоследствии развернутся события после того первого поцелуя, подаренного из искренней жалости. Ее звали Диана де Пуатье, и сейчас ее портреты украшают все французские музеи и, конечно, Фонтенбло. О «нимфе Фонтенбло» напоминают многочисленные скульптурные изображения и картины, представляющие неподражаемую Диану-охотницу.
Диана действительно по натуре была охотницей. Полная жизненных сил, ренессансная героиня в полном смысле этого слова, которую современники называли не иначе как «распустившийся цветок красоты». Она имела обыкновение обливаться ледяной водой, вскакивать в седло с раннего утра и вместе со сворой собак мчаться бешеным галопом в леса Фонтенбло. Охота была для нее всем -- любимым развлечением, наслаждением, счастьем.
Ей едва исполнилось 15 лет, когда ее выдали замуж за человека гораздо старше нее, нелюдимого и мрачного, 56-летнего знатного сеньора, великого сенешаля Нормандии Людовика де Брезэ. Де Брезэ был внуком короля Карла VII, а если сказать точнее, бастардом монарха и его любовницы Агнес Сорель.
Сеньор де Брезэ в отличие от своей юной супруги был человеком опытным и нисколько не обольщался по поводу чувств новобрачной, правильно воспринимая брак как мезальянс. Потому буквально на следующий день после первой брачной ночи он со спокойной душой принял приказ короля отправиться в очередной поход, а юная Диана верно ждала его, бесконечно проливая слезы и не понимая, как и почему супруг покинул ее столь быстро.
Когда господин де Брезэ вернулся из похода, Диана старалась быть образцовой женой, любящей, всепрощающей и заботливой, и это в те времена, когда супружеская верность уже никоим образом не относилась к разряду семейных добродетелей. Потому и Диану редко воспринимали как женщину, способную на действительно сильное и искреннее проявление чувств, как современники, так и вслед за ними большинство историков. Поначалу ей приходилось выносить скабрезности Брантома, с легкой руки которого некоторые историки продолжат считать, будто только благодаря тому, что Диана отдалась любвеобильному Франциску I, ее отец, скомпрометировавший себе в дворцовом заговоре сенешаля Бурбона, избежал эшафота. Брантом приписал отцу Дианы следующие слова: «Да хранит Бог прекрасную задницу моей дочери, которая сослужила мне такую хорошую службу!». Поддержал эту легенду и романтик Виктор Гюго в своем романе «Король забавляется», правда, в этом произведении Диана показана невинной девственницей; что же касается такой мелочи, как целомудрие, то его она предлагает королю с готовностью. На самом же деле, о какой невинности могла идти речь, если Диана была замужем и ей исполнилось уже 27 лет? Она уже 12 лет жила в согласии с Луи де Брезе, собственно, который и добился помилования для своего тестя.
Опровержением этих нелепых обвинений может служить надпись, оставленная Франциском I под портретом Дианы: «Красавица, недоступная обольстителям». Диана-охотница благоволила лишь к тем мужчинам, которых любила, и, вероятнее всего, хранила верность своему старому мужу. Диана хранила верность супругу и когда он умер, долго оплакивала его. На протяжении нескольких лет молодая вдова не посещала торжественных мероприятий и носила траур.
Она все еще скорбела по умершему мужу, когда из Испании вернулись освобожденные принцы-заложники. Диана за это время расцвела, словно майская роза, а Генрих повзрослел, превратившись из беззащитного мальчика в привлекательного юношу.
Конечно, четыре года, проведенные в испанском плену, не могли не сказаться на характере принца. Некогда веселый, общительный ребенок стал замкнутым и молчаливым, на его лице никогда не появлялась улыбка, казалось, он утратил радость жизни. «Прекрасный затворник» — так окрестил юного принца королевский двор.
Однажды в разговоре с Дианой де Пуатье Франциск I посетовал на поведение своего младшего сына Генриха: «Он проводит все время в одиночестве, мало общается с придворными и большую часть дня пропадает в саду». Генрих, которому к тому времени исполнилось 14 лет, посвящал все свободное время военному делу, совершенствовался в фехтовальном искусстве, езде на лошади и занимался спортом (в частности, прыжками в длину).
Желая успокоить короля, Диана сказала: «Ваше Величество, доверьте своего сына мне, и вы не узнаете его. Он станет моим рыцарем». Естественно, женщина говорила об отважном кавалере из рыцарских романов, сердце которого наполнено целомудренной, чистой и бескорыстной любовью к Прекрасной Даме.
Вскоре юный Генрих ближе познакомился с Дианой-охотницей, она стала принцессой его снов и любовных фантазий. Юношу не пугала 20-летняя разница в возрасте, неотразимая красавица стала для него богиней, небожительницей, любовь к которой может быть лишь платонической. Юный герцог Орлеанский постоянно думал о Диане, боясь приблизиться к ней и в то же время страстно желая оказаться в ее объятиях. Молодой принц становился мужчиной, в нем пробуждались чувственные желания.
По совету Дианы Генриха вскоре женили. Его законной супругой стала представительница богатого флорентийского рода Медичи, 14-летняя Екатерина. Этот брак был выгоден не только французской короне, но и дяде новобрачной, Папе Римскому Клементу VII, получившему поддержку со стороны могущественного европейского государства.
За шумной свадьбой последовала первая брачная ночь. Согласно некоторым источникам, «Франциск I сам уложил молодоженов в постель, пожелав и дальше наблюдать их «упражнения», и дети мужественно справились с испытанием». Екатерина, получившая с замужеством высокое положение в обществе, была счастлива. Генрих стал ее первой большой любовью, и она беспрекословно подчинялась его приказаниям.
Однако молодая супруга не вызывала у принца никакого интереса, он по-прежнему боготворил свою даму сердца, прекрасную и неотразимую Диану-охотницу. Генрих не скрывал своих чувств, давая им выход в турнирных поединках. Преклоняя свое знамя перед возлюбленной, принц тем самым признавался ей в своей страстной любви. Однако отношения Дианы и Генриха оставались целомудренными, в духе куртуазной литературы. В этом не сомневался никто из придворных, и подтверждением тому служит свидетельство венецианского посла, который в своем письме Светлейшей Республике сообщал: «Принцу двадцать восемь лет, он совершенно не питает склонности к женщинам, своя его вполне устраивает. Для беседы он предпочитает общество вдовы сенешаля Нормандии (Дианы де Пуатье), сорока восьми лет. Он испытывает к ней истинную нежность, но полагают, что их отношения лишены сладострастия, как отношения матери и сына. Говорят, эта дама наставляет, направляет и консультирует господина дофина, именно она вдохновляет его на все достойные поступки, и ее участие имеет поразительный эффект».
Судьбе было угодно, чтобы этот юноша, охваченный любовным жаром, возглавил могущественнейшую европейскую державу. Генриха не готовили к занятию трона, наследником французской короны должен был стать его брат Франциск. Но последний, заболев воспалением легких, скончался, не достигнув 20-летнего возраста. Генрих стал дофином, наследным принцем Франции.
Вероятно, это событие и сознание собственной власти над будущим королем побудили 37-летнюю Диану вступить в любовные отношения с 17-летним Генрихом. О своем грехопадении дама, возраст которой во Франции XVI века считался преклонным, даже сочинила очаровательные стихи:
Амур однажды преподнес
Мне в дар букет прекрасных алых роз.
Представьте, аромат любви –
Диана пала без борьбы.
Известны вам и день, и час
Того, о чем веду рассказ.
Первую ночь любовники провели в замке Экуен у коннетабля Монморанси. Диана не случайно выбрала этот замок с его знаменитыми эротическими витражами, приводившими в состояние шока даже знаменитого низвергателя устоявшихся традиций Рабле. Витражи, иллюстрировавшие любовь Психеи и Амура, должны были недвусмысленно намекнуть Генриху, что его возлюбленная — не бесплотная богиня, а чувственная женщина, способная чутко отозваться на его ласки. Несколько дней провели любовники в замке, прежде чем принц решился войти в спальню Дианы…
Так начался знаменитый любовный роман. Лишь познав страсть полного сил юноши, неприступная красавица, знавшая до тех пор лишь любовь своего мужа-старика, с радостью отдалась чувственному греху.
Осознав, что физическая любовь — это не простое исполнение супружеского долга, а способ получения удовольствия, Диана словно прозрела. «Как много я потеряла в жизни», — думала прекрасная грешница. А счастливый Генрих, сжимавший в крепких объятиях свою неприступную богиню, просто наслаждался чудеснейшими моментами жизни. Позже наследный принц описал свои чувства в стихах: он вспоминал о постоянном страхе быть отвергнутым прекрасной Дианой и сожалел о потерянных годах счастья с этой страстной богиней.
Влюбленный принц стал носить черный и белый цвета, которые преобладали в нарядах его дамы сердца, под этими цветами он дрался на турнирах, сражался на поле брани. Генрих сделал черно-белую гамму символом своей любви, отголоски которой также находили выражение в его сочинениях эпистолярного жанра. Буквой H с двумя примыкающими к ней полумесяцами (личной эмблемой Генриха), образующими два соединенных латинских D, Генрих обычно заканчивал свои письма. Этот вензель с двумя навечно сплетенными буквами имен влюбленных присутствовал и на доспехах будущего короля, на его парадном облачении, а позже и в комнатах всех принадлежавших королевской фамилии замков. Можно увидеть его и в Фонтенбло, облик которого претерпел определенные изменения в связи с мифом о солнечном короле и его прекрасной возлюбленной, королеве-Луне, брате и сестре.
Настоящим чудом Фонтенбло стал, после Галереи Близнецов, или галереи Франциска I, построенный по приказу Генриха II Бальный зал, или галерея Генриха II. Строительство его начал Лебретон, а завершил Филибер Делорм, уже построивший для прекрасной Дианы замок Анэ. В эту галерею поднимались по Королевской лестнице, минуя узкий коридор. Как и Галерея Франциска I, Бальный зал кажется золотым от солнечного света, свободно проникающего в него из выходящих в сад глубоких окон, размещенных в нишах, гармонирующего с отделкой потолка, сделанного из полированного орехового дерева, с дубовой отделкой стен, на панелях которого многократно повторяются вензеля Генриха II и Дианы де Пуатье, а королевские лилии сплетаются с полумесяцами и стрелами – символами Дианы де Пуатье.
Здесь также много фресок, исполненных Никколо дель Аббате по эскизам Приматиччо. О творческой манере дель Аббате, одухотворенной и нежной, Вазари писал: «…из всех помощников Приматиччо никто не принес ему такой чести, как Никколо из Модены». Эти фресковые композиции основаны на античных мифологических сюжетах. На стене, обращенной в сад, можно видеть такие композиции, как «Церера и жнецы», «Вулкан, кующий по приказу Венеры стрелы любви», «Фаэтон, испрашивающий у Солнца позволения сопровождать его колесницу», «Филемон и Бавкида, награждаемые Зевсом за оказанное гостеприимство».
Оконные ниши также заполнены фресками, изумительные, с трепетной техникой исполнения, как и сама любовь короля и прекрасной Дианы. Неизменная героиня этих фресок – богиня Диана, то купающаяся, то отдыхающая в чистых источниках Фонтенбло, и источник вдохновения художника находится в роскошной природе, окружающей этот дворец. По легендам времени Генриха II леса Фонтенбло населяли нимфы, неизменные спутницы Дианы-охотницы, ставшей как будто соправительницей замка вместе с солнечным божеством, снисходительно позволившем своей сестре наслаждаться его владениями. Культ Дианы начинался еще Россо и Челлини, но при Генрихе Диана стала поистине неповторимой и единственной, в каких бы обличьях она ни представала – пусть даже Психеи или Венеры.
Занятие трона позволило Генриху беспрепятственно распоряжаться королевской казной, он дарил возлюбленной драгоценности и крупные суммы денег, леса и поля, имения и замки. Вскоре Диана стала самой влиятельной и одной из наиболее состоятельных дам Франции, ей был присвоен титул герцогини де Валентинуа.
Бывшая баронесса де Брезэ и ее ближайшие сподвижники стали фактическими правителями Франции, Генрих делал все, что советовала ему Диана. Некоторые последствия ее влияния на короля оказались губительными для всей страны. Так, по воле Дианы и ее друга кардинала Лотарингии Генрих в 1557 году возобновил войну с Испанией и «Священной Римской империей» за обладание Италией, в ходе которой Франция потерпела сокрушительное поражение и была вынуждена отказаться от территориальных притязаний.
Тем временем Екатерина Медичи, законная супруга Генриха II, терпеливо ждала своего звездного часа. На протяжении десяти лет она не могла родить наследника, советы астрологов, народные снадобья и заграничные лекарства — все оказывалось бесполезным.
Генрих, уставший ждать наследника, вскоре перестал посещать спальню жены, проводя все ночи и дни в объятиях любовницы. Однако Диана заставляла короля бывать у Екатерины, демонстрируя тем самым настоящую государственную мудрость. И эти «ночные посещения» в конце концов увенчались успехом: с 1544 по 1556 год в королевской семье появилось на свет десять детей.
Прекрасно понимая, что отчасти обязана рождением наследников Диане, Екатерина молча терпела этот «брак втроем». Позже королева признавалась: «Я всегда радушно принимала мадам де Валентинуа, но всегда давала ей понять, что это притворство, ибо никогда любящая мужа женщина не полюбит его любовницу».
По свидетельствам современников, две величайшие женщины современности никогда открыто не демонстрировали своего противостояния, однако в отдельных фразах, взглядах, жестах чувствовалась неприязнь, переходящая в ненависть. Однажды Диана обратилась к королеве с вопросом: «Что вы читаете, мадам?». И в ответ услышала: «Я читаю историю этого королевства и нахожу, что во все времена шлюхи управляли делами королей». Екатерина не побоялась в приватной беседе высказать свое мнение о всесильной сопернице.
Диана и Екатерина… Эти женщины, сыгравшие важные роли в истории Франции, отличались не только характерами, но и внешне. Несмотря на возраст, Диана все еще оставалась «распустившимся цветком красоты», казалось, время было над ней не властно: все тот же блеск в глазах, очаровательный овал лица, прекрасная фигура…
Екатерину же никто не мог назвать красавицей. «Слишком крупный рот, большие, но совершенно бесцветные глаза», — такое описание королевы встречается в воспоминаниях одного посла. А некоторые современники утверждали, что 20-летняя Екатерина была точной копией Папы Льва X. Неудивительно, что Генрих отдавал предпочтение красивой и умной любовнице. Законной же супруге не оставалось ничего иного, как томиться в одиночестве и воспитывать детей.
Екатерина все еще любила мужа. Желание понять, почему он покидает ее ради престарелой фаворитки, было столь велико, что королева решилась на отчаянный шаг. Она проделала в потолке комнаты Дианы несколько отверстий и стала наблюдать за интимной жизнью счастливых любовников. Да, таких безумств, как с фавориткой, король в супружеской постели себе не позволял. Просмотр этого эротического «спектакля» сделал Екатерину еще более несчастной, она постоянно плакала, тоскуя по крепким мужским объятиям.
Но Генрих и Диана не замечали слез королевы, они по-прежнему были заняты друг другом. Даже в военных походах король помнил только о своей возлюбленной и ежедневно писал ей прекрасные письма в стихах.
В день своего 40-летия Генрих преподнес 60-летней Диане кольцо с крупным бриллиантом. Этот подарок сопровождался запиской следующего содержания: «Я вас умоляю, моя жизнь, носить это кольцо в знак моей любви... Я вас умоляю всегда помнить о том, что никогда не любил и не люблю никого, кроме вас!». Жить королю оставалось всего 10 месяцев…
30 июня 1559 года на улице Сент-Антуан, неподалеку от Бастилии, состоялся смертельный поединок, в котором король сошелся с капитаном шотландской гвардии, графом Монтгомери.
Генрих, как обычно, был облачен в черно-белые одежды, такая же цветовая гамма присутствовала и в наряде его дамы сердца, сидевшей в королевской ложе рядом с Екатериной. К ногам Дианы хотел принести победу Генрих, и только ей он нежно улыбался, получая в ответ очаровательную улыбку, полную любви. Это были последние минуты счастья в жизни двух влюбленных.
Сойдясь на поле, Генрих и Монтгомери преломили копья. А потом неожиданно Что копье графа сломалось о панцирь короля, острый обломок вошел в его глаз и вышел через ухо. Врачи оказались бессильны в этой ситуации, и через 10 дней король скончался.
Все то время, пока раненый Генрих находился в Турнельском замке, Диана не покидала своей комнаты. Екатерина запретила ей показываться в покоях умирающего короля.
Вечером 8 июля к Диане прибыл посыльный с приказом вернуть драгоценности короны. «Разве король уже умер?» — спросила фаворитка. «Нет, мадам, но все говорят, что Его Величество не доживет до утра», — пролепетал испуганный посыльный и в ответ услышал слова, достойные королевы: «Пока он жив, никто не смеет мне приказывать!».
Утром 10 июля Генрих II умер. Диане было отказано даже в праве последний раз взглянуть на любимого, только из окна она могла наблюдать за траурным кортежем, увозившим охладевшее тело ее короля в Сен-Дени. Диане пришлось вернуть все подаренные Генрихом драгоценности, взятые из королевской казны крупные суммы денег и даже отказаться и от любимого замка ею и королем Фонтенбло, где они провели на охоте, вместе, только вдвоем, столько пленительных, незабываемых часов; «жемчужину Луары» Шенонсо.
Покинув Фонтенбло, Диана уединилась в своих владениях в Анэ. Этот чудесный замок, стены которого пестрели сценами, изображающими хозяйку на охоте, в купальне, спящей на широкой кровати, был поистине храмом, достойным ее красоты. Эти изумительные произведения искусства были вывезены ею из Фонтенбло и напоминали счастливые годы с любимым королем, Генрихом II. Так, в положении затворницы, Диана-охотница и провела последние годы своей жизни.
Она пережила Генриха почти на 7 лет и умерла 25 апреля 1566 года. Незадолго до ее смерти в замке Анэ побывал Пьер Брантом, мемуары которого хранят интереснейшие сведения о виднейших исторических деятелях Франции XVI века.
«Я увидел эту женщину за 6 месяцев до смерти, — писал Брантом. — Она была еще столь красива, что ни одно сердце, даже твердое, как скала, не могло не взволноваться. Я уверен, если б эта дама прожила еще сто лет, она бы не постарела ни лицом, ни телом. Жаль, что земля скрыла от нас это прекрасное тело!».
Похоронили легендарную красавицу в Фонтенбло, и забальзамированное тело Дианы де Пуатье пролежало в склепе нетронутым почти два столетия. В годы Великой французской революции санкюлоты, пришедшие в Фонтенбло с одним желанием -- дотла сжечь этот замок -- символ незыблемости королевского величия, захотели бросить тело фаворитки Генриха II в общую могилу и вскрыли ее гроб. Перед собравшимися предстала все та же прекрасная, не тронутая тлением Диана-охотница: правильный овал лица, чувственный рот, нежные веки с темными густыми ресницами, прикрывшие глаза… Она казалась спящей, и только грубые прикосновения, обратившие платье красавицы в прах, разрушили сказочное ощущение ее присутствия в реальном мире. Только один из солдат успел отрезать ножом шелковистую прядь волос, которой с благоговением касался влюбленный Генрих II.
Тело Дианы было погребено в общей могиле, а воспарившая на небеса около двух столетий назад душа, все так же нежась в объятиях любимого Генриха, наверное, насмехалась над беснующейся толпой.

Неизвестные шедевры-5. Иконография одного портрета.

Она считалась одной из красивейших принцесс своего времени, испанский народ называл ее «желанной», а мы почти ничего не знаем о ее жизни.