«Выступление в Сорбонне»

Изучать философию следует, в лучшем случае,
после пятидесяти. Выстраивать модель
общества - и подавно. Сначала следует
научиться готовить суп, жарить - пусть не ловить -
рыбу, делать приличный кофе.
В противном случае, нравственные законы
пахнут отцовским ремнём или же переводом
с немецкого. Сначала нужно
научиться терять, нежели приобретать,
ненавидеть себя более, чем тирана,
годами выкладывать за комнату половину
ничтожного жалованья - прежде, чем рассуждать
о торжестве справедливости. Которое наступает
всегда с опозданием минимум в четверть века.

Изучать труд философа следует через призму
опыта либо - в очках (что примерно одно и то же),
когда буквы сливаются и когда
голая баба на смятой подстилке снова
для вас фотография или же репродукция
с картины художника. Истинная любовь
к мудрости не настаивает на взаимности
и оборачивается не браком
в виде изданного в Гёттингене кирпича,
но безразличием к самому себе,
краской стыда, иногда - элегией.

(Где-то звенит трамвай, глаза слипаются,
солдаты возвращаются с песнями из борделя,
дождь - единственное, что напоминает Гегеля.)

Истина заключается в том, что истины
не существует. Это не освобождает
от ответственности, но ровно наоборот:
этика - тот же вакуум, заполняемый человеческим
поведением, практически постоянно;
тот же, если угодно, космос.
И боги любят добро не за его глаза,
но потому что, не будь добра, они бы не существовали.
И они, в свою очередь, заполняют вакуум.
И может быть, даже более систематически,
нежели мы: ибо на нас нельзя
рассчитывать. Хотя нас гораздо больше,
чем когда бы то ни было, мы - не в Греции:
нас губит низкая облачность и, как сказано выше, дождь.

Изучать философию нужно, когда философия
вам не нужна. Когда вы догадываетесь,
что стулья в вашей гостиной и Млечный Путь
связаны между собою, и более тесным образом,
чем причины и следствия, чем вы сами
с вашими родственниками. И что общее
у созвездий со стульями - бесчувственность, бесчеловечность.
Это роднит сильней, нежели совокупление
или же кровь! Естественно, что стремиться
к сходству с вещами не следует. С другой стороны, когда
вы больны, необязательно выздоравливать
и нервничать, как вы выглядите. Вот что знают
люди после пятидесяти. Вот почему они
порой, глядя в зеркало, смешивают эстетику с метафизикой.
Март 1989

Сказки на ночь:

Человек человеку брат, проводник и волк
С антрацитовой шерстью, вечно торчащей дыбом;
Человек человеку нежный китайский шёлк -
И суровый выбор.

Человек человеку синего льда кусок:
Отогреешь пальцами - он истерит и тает...
Человек человеку пулей летит в висок -
И не долетает.

Кем ты будешь, выбери поскорей:
Свет мой зеркальцем, рябью на глади зыбкой,
Глубиной бездонной чёрных моих морей,
Медной рыбкой?..

Проверять на прочность - или беречь от бед?
Забывать ответ, при себе оставлять вопросы...
Человек человеку - шаттл, и велосипед,
И открытый космос.

Елена Ведышева.

Мы с моим другом, российским актёром Александром Дергапутским, решили попробовать снять цикл видеороликов, где он читает стихи. Это не коммерция, это просто люди для людей.
В таком деле я дилетант, сняла как сумела, не судите строго, и может я со временем научусь получше!
Итак, первое стихотворение - это Блок "В дюнах"

Подсмотрела у Suhanova3887


Глаза, как хрустальный зал.

Такими глазами смотрят на образа.

В прожилках ресниц холодная бирюза.

Ныряешь в зрачок, и свет остается за тяжелой портьерой…

А ты – у нее внутри.

Пустых коридоров путаный лабиринт,

под каменным сводом лучина едва горит,

ты слышишь своих шагов напряженный ритм,

спускаешься ниже – в опасную глубь ее,

и воздух почти осязаем, гудит и бьет,

и вдох проникает медленно, как копье…

Но то, что ты ищешь – дальше. Идем, идем.

Седые ступени от сырости чуть блестят,

ты в недрах ее беспомощен, как дитя.

Летучие мыши из темноты свистят.

Ты знаешь, ведь память не рада таким гостям.

Ты слишком рискуешь, ты далеко идешь…

Безмолвные стены чувствуют эту дрожь.

В старинный замок со скрежетом входит нож,

и ты открываешь двери, стоишь и ждешь.

Потом привыкаешь к бархатной темноте.

Здесь нет ни сокровищ, ни груды истлевших тел,

но там, на полу, прикована к пустоте,

Любовь улыбается. Этого ты хотел?

Любовь, от которой скрылась она сама,

ее наваждение, демон, любовь – дурман,

ее в лабиринте спрятанная тюрьма…

Любовь, от которой ты бы сошел с ума.

Ты молча идешь по лестнице – не свернуть.

Мучительно легок, страшен и долог путь.

В глазах ее море – выдохнуть и тонуть.

Забудь обо всем, что видел.

Забудь. Забудь.

© Copyright: Кот Басё, 2010

Это девушка,зовут её Светлана Лаврентьева, 25 лет, Краснодар.

Коньяк в графине -- цвета янтаря,
что, в общем, для Литвы симптоматично.
Коньяк вас превращает в бунтаря.
Что не практично. Да, но романтично.
Он сильно обрубает якоря
всему, что неподвижно и статично.

Конец сезона. Столики вверх дном.
Ликуют белки, шишками насытясь.
Храпит в буфете русский агроном,
как свыкшийся с распутицею витязь.
Фонтан журчит, и где-то за окном
милуются Юрате и Каститис.

Пустые пляжи чайками живут.
На солнце сохнут пестрые кабины.
За дюнами транзисторы ревут
и кашляют курляндские камины.
Каштаны в лужах сморщенных плывут
почти как гальванические мины.

К чему вся метрополия глуха,
то в дюжине провинций переняли.
Поет апостол рачьего стиха
в своем невразумительном журнале.
И слепок первородного греха
свой образ тиражирует в канале.

Страна, эпоха -- плюнь и разотри!
На волнах пляшет пограничный катер.
Когда часы показывают "три",
слышны, хоть заплыви за дебаркадер,
колокола костела. А внутри
на муки Сына смотрит Богоматерь.

И если жить той жизнью, где пути
действительно расходятся, где фланги,
бесстыдно обнажаясь до кости,
заводят разговор о бумеранге,
то в мире места лучше не найти
осенней, всеми брошенной Паланги.

Ни русских, ни евреев. Через весь
огромный пляж двухлетний археолог,
ушедший в свою собственную спесь,
бредет, зажав фаянсовый осколок.
И если сердце разорвется здесь,
то по-литовски писанный некролог

не превзойдет наклейки с коробка,
где брякают оставшиеся спички.
И солнце, наподобье колобка,
зайдет, на удивление синичке
на миг за кучевые облака
для траура, а может, по привычке.

Лишь море будет рокотать, скорбя
безлично -- как бывает у артистов.
Паланга будет, кашляя, сопя,
прислушиваться к ветру, что неистов,
и молча пропускать через себя
республиканских велосипедистов.

И.Бродский. 1967 г.

Николай Рубцов. Старая дорога.


Всё облака над ней,
всё облака...
В пыли веков мгновенны и незримы,
Идут по ней, как прежде, пилигримы,
и машет им прощальная рука.
Навстречу им июльские деньки
Идут в нетленной синенькой рубашке,
По сторонам - качаются ромашки,
И зной звенит во все свои звонки,
И тень зовут росистые леса...
Как царь любил богатые чертоги,
Так полюбил я древние дороги
И голубые
вечности глаза!
То полусгнивший встретится овин,
То хуторок с позеленевшей крышей,
Где дремлет пыль и обитают мыши
Да нелюдимый филин-властелин.
То по холмам, как три богатыря,
Еще порой проскачут верховые,
И снова - глушь, забывчивость, заря,
Все пыль, все пыль да знаки верстовые...
Здесь каждый славен -
мертвый и живой!
И оттого, в любви своей не каясь,
Душа, как лист, звенит, перекликаясь
Со всей звенящей солнечной листвой,
Перекликаясь с теми, кто прошел,
Перекликаясь с теми, кто проходит...
Здесь русский дух в веках произошел,
И ничего на ней не происходит.
Но этот дух пройдет через века!
И пусть травой покроется дорога,
И пусть над ней, печальные немного,
Плывут, плывут, как мысли, облака...

далее

В дюнах
А.Блок.

Я не люблю пустого словаря
Любовных слов и жалких выражений:
"Ты мой", "Твоя", "Люблю", "Навеки твой".
Я рабства не люблю. Свободным взором
Красивой женщине смотрю в глаза
И говорю: "Сегодня ночь. Но завтра -
Сияющий и новый день. Приди.
Бери меня, торжественная страсть.
А завтра я уйду - и запою".

Моя душа проста. Соленый ветер
Морей и смольный дух сосны
Ее питал. И в ней - всё те же знаки,
Что на моем обветренном лице.
И я прекрасен - нищей красотою
Зыбучих дюн и северных морей.

Так думал я, блуждая по границе
Финляндии, вникая в темный говор
Небритых и зеленоглазых финнов.
Стояла тишина. И у платформы
Готовый поезд разводил пары.
И русская таможенная стража
Лениво отдыхала на песчаном
Обрыве, где кончалось полотно.
Так открывалась новая страна -
И русский бесприютный храм глядел
В чужую, незнакомую страну.

Так думал я. И вот она пришла
И встала на откосе. Были рыжи
Ее глаза от солнца и песка.
И волосы, смолистые как сосны,
В отливах синих падали на плечи.
Пришла. Скрестила свой звериный взгляд
С моим звериным взглядом. Засмеялась
Высоким смехом. Бросила в меня
Пучок травы и золотую горсть
Песку. Потом - вскочила
И, прыгая, помчалась под откос...

Я гнал ее далёко. Исцарапал
Лицо о хвои, окровавил руки
И платье изорвал. Кричал и гнал
Ее, как зверя, вновь кричал и звал,
И страстный голос был - как звуки рога.
Она же оставляла легкий след
В зыбучих дюнах, и пропала в соснах,
Когда их заплела ночная синь.

И я лежу, от бега задыхаясь,
Один, в песке. В пылающих глазах
Еще бежит она - и вся хохочет:
Хохочут волосы, хохочут ноги,
Хохочет платье, вздутое от бега...
Лежу и думаю: "Сегодня ночь
И завтра ночь. Я не уйду отсюда,
Пока не затравлю ее, как зверя,
И голосом, зовущим, как рога,
Не прегражу ей путь. И не скажу:
"Моя! Моя!" - И пусть она мне крикнет:
"Твоя! Твоя!"

Константин Симонов - поэт, писатель, лауреат Ленинской и шести Сталинских премий, в 1936 году направлен военкором на Халкин-Гол, с началом Великой Отечественной призван на фронт, в 1943 году получил звание подполковника, по окончании войны звание полковника, военкором прошёл по всем фронтам, по землям Румынии, Болгарии, Югославии, Польши и Германии, был свидетелем последних боёв за Берлин.

 

 

 

Орлы

Там, где им приказали командиры,
С пустыми карабинами в руках
Они лежали мертвые, в мундирах,
В заморских неуклюжих башмаках.

Еще отбой приказом отдан не был,
Земля с усталым грохотом тряслась,
Ждя похорон, они смотрели в небо;
Им птицы не выклевывали глаз.

Тень от крыла орлиного ни разу
Еще по лицам мертвых не прошла.
Над всею степью, сколько видно глазу,
Я не встречал ни одного орла.

Еще вчера в батальные картины
Художники по памяти отцов
Вписали полунощные равнины
И стаи птиц над грудой мертвецов.

Но этот день я не сравню с вчерашним,
Мы, люди, привыкаем ко всему,
Но поле боя было слишком страшным:
Орлы боялись подлетать к нему.

У пыльных юрт второго эшелона,
Легко привыкнув к тыловым огням,
На вешках полевого телефона
Они теперь сидят по целым дням.

Восточный ветер, вешками колыша,
У них ерошит перья на спине,
И кажется: орлы дрожат, заслыша
Одно напоминанье о войне.

1939

далее

Стать тем,что никому не мило,
-О,стать как лёд!-
Не зная ни того,что было,
Ни что придёт.
Забыть,как сердце раскололось-
И вновь срослось,
Забыть свои слова, и голос,
И блеск волос.
Браслет из бирюзы старинной-
На стебельке,
На этой узкой,этой длинной
Моей руке...
Как зарисовывая тучку
Издалека
За перламутровую ручку
Бралась рука,
Как перепрыгивали ноги
Через плетень,
Забыть,как рядом по дороге
Бежала тень.
Забыть,как пламенно в лазури,
Как дни тихи...
Все шалости свои,все бури-
И все стихи!
Моё свершившееся чудо
Разгонит смех.
Я,вечно-розовая,буду
Бледнее всех.
И не раскроются-так надо-
О,пожалей!-
Ни для заката,ни для взгляда,
Ни для полей-
Мои опущенные веки.
-Ни для цветка!-
Моя земля,прости навеки,
На все века!
И так же будут таять луны
И таять снег,
Когда промчится этот юный,
Прелестный век.

Сочельник,1913г,Феодосия.

Вот и начинается одно из самых любимых моих времён года. Конец августа - начало сентября. Ещё лето греет золотистым своим солнечным теплом, но ночи темны, а утренняя роса на травах так холодна, и так нежна в робком утреннем свете, что дрожит в предчувствии скорой осени.
Темны и вечера, и если не зажигать света - можно тихонько сидеть вне времени, колеблясь между воспоминаниями и неясными предчувствиями.
И приходит ночь, всё ещё летняя, и тьма её не леденит, и ветер не завывает, но и нет в ней больше той страсти и жара, что когда-то заставляли сбрасывать кожу, точно змея - не знающая куда деться от зноя. или от воспоминаний? И вот - ночь нежна, замирая между прошлым и будущим...




Песня из киноверсии романа Ф. С. Фиджеральда "Ночь нежна", была выдвинута на «Оскар» в 1962 года в номинации «Лучшая песня».
Говорят, когда отставной адъютант командира 17-й пехотной бригады генерала Дж. А. Райана Френсис Скотт Фицджеральд писал «Ночь нежна», ему с большим трудом удавалось выдерживать трезвым три-четыре часа. Название романа и эпиграф взяты из «Оды к соловью» Джона Китса:
...К тебе, к тебе! Но пусть меня умчит
Не Вакх на леопардах: на простор
Поэзия на крыльях воспарит,
Рассудку робкому наперекор...
Вот я с тобой! Как эта ночь нежна!
Там где-то властвует луна; привет
Несут ей звезды дальние толпой -
Но здесь она нам не видна,
Лишь ветерок колышет полусвет
Сквозь мглу ветвей над мшистою тропой...

В июле 1942 года в составе выездной редакции ростовской газеты "Молот" Елена отправилась в командировку в один из районов области. В августе в станице Ремонтное со всеми материалами редакции была схвачена гитлеровцами и убита: сначала у нее на глазах расстреляли отца и мать, потом заставили рыть для них могилу. На следующий день, сняв с нее всю одежду, приказали рыть могилу для себя. Хотели поставить на колени и выстрелить в затылок, но она не встала и приняла пулю в лицо.

На месте ее казни в тетрадке со стихами было найдено одно стихотворение, непохожее на остальные. Строки в нем нерифмованы, это, скорее, письмо, а не стихи...

далее