И снова мой любимый Гарсиа Лорка. Долго я его стихи сюда не выкладывала…

Романс о луне, луне.

Луна в наряде жасминном

Зашла в цыганскую кузню.

Мальчик глядит на неё,

Мальчик глядит, словно узник.

Луна шевелит руками

В затрепетавших туманах,

Открыв невинно твердыни

Своих грудей оловянных.

- Луна, луна, уходи!

Если вернутся цыганы,

Сердце твоё переплавят

В колечки и талисманы.

- Мальчик, давай-ка попляшем!

Когда вернутся цыганы,

Ты будешь спать и увидишь

Во сне чудесные страны.

- Луна, луна, уходи!

Конями полна дорога!

- Моей белизны крахмальной,

Мальчик, не трогай, не трогай!

Забил барабан равнины,

Всё ближе звенят копыта.

Мальчик лежит среди кузни,

Большие глаза закрыты.

Из рощи маслин выходят –

Бронза и грёза – цыганы,

Они в высокое небо

Смотрят с тоской несказанной.

Как закричала сова,

Как закричала в тревоге!

За ручку ведёт ребёнка

Луна по лунной дороге.

В кузне, горько рыдая,

Вопят и стонут цыганы.

Ветер завеял следы

Луны и след мальчугана.

****

Схватка

(Рафаэлю Мендесу)

В токе враждующей крови

Над котловиной лесною

Нож альбасетской работы

Засеребрился блесною.

Отблеском карты атласной

Луч беспощадно и скупо

Высветил профили конных

И лошадиные крупы.

Заголосили старухи

В гулких деревьях сьерры.

Бык застарелой распри

Ринулся на барьеры.

Чёрные ангелы носят

Воду, платки и светильни.

Тени ножей альбасетских

Чёрные крылья скрестили.

Под гору катится мёртвый

Хуан Антоньо Монтилья.

В лиловых ирисах тело,

Над левой бровью - гвоздика.

И крест огня осиняет

Дорогу смертного крика.

Судья с отрядом жандармов

Идёт масличной дорогой.

А кровь змеится и стонет

Немою песней змеиной.

- Так повелось, сеньоры,

С первого дня творенья.

В Риме троих не дочтутся

И четверых в Карфагене.

Полная бреда смоковниц

И отголосков каленых,

Заря без памяти пала

К ногам израненных конных.

И ангел чёрный печали

Тела окропил росою.

Ангел с оливковым сердцем

И смоляной косою.

Это стихи Толкиена.

Невеста-тень.

Был некто, и жил он совсем один,
А время текло, как сон.
Недвижим и нем сидел господин,
И тень не отбрасывал он.
Под звёздами лета, под зимней луной
Совы кружили в тиши
И чистили клювы, любуясь собой,
На том, кого камнем сочли.

Но в сумерках серых пришла госпожа
В сером просторном плаще,
И встала пред ним, и стояла, дрожа,
С цветами в пышной косе.
Тут чары сломал он, вскочил и сжал
Деву, и так затих.
А плащ раздулся, темнее стал
И тенью окутал их.

С тех самых пор позабыла она
И лунный и солнечный свет,
Вглубь от мира ушла навсегда,
Ни дня ни ночи там нет.
Но раз в год, когда открывает земля
Тайны провалов своих
До рассвета танцуют он и она,
И тень их одна на двоих.

Это стихотворение Толкиена.

Клад.

Из блеска первой луны,
Из юного солнца лучей
Боги создали клад.
Песней волшебной своей,
И серебро засверкало
В травах просторов степных,
И золото полнило волны
Бурных потоков седых,
Прежде, чем гном проснулся,
Дракон расправил крыло,
Или земля обнажила
Огненное нутро,
Прежде, чем вырыли ямы
В глубоких долинах лесных
Жили древние эльфы,
Хранители чар колдовских,
И дивные вещи творили,
И нет их в мире ценней,
И пели когда создавали
Короны своих королей.
Давно те песни замолкли, -
Свершился суровый рок,
Цепи их заглушили,
Пресёк их стальной клинок,
Алчности в тёмных чертогах
Чужды песни и смех,
Трясётся она над богатством,
Что копит в тайне от всех,
Валит изделия в груды
Из золота и серебра;
Тем временем эльфов обитель
Стала пуста и темна.
В гулкой чёрной пещере
Жил старый-престарый гном,
Весь век просидел под горою
Над золотом и серебром.
С молотом и наковальней
Расстался он только тогда,
Когда от вечной работы
Высохла в кость рука.
Чеканил одни лишь монеты
И звенья богатых цепей,
Надеясь, что купит этим
Могущество королей.
Но слух его притупился,
И зренье стал он терять,
И скоро гному осталось
Лишь камни перебирать.
Губы его посерели,
И всё же в улыбку ползли,
Когда меж скрюченных пальцев
Алмазы на пол текли.
За стуком их не расслышал
Тяжкой поступи он,
Когда у реки приземлился
Юный свирепый дракон:
Огём дохнул сквозь ворота,
От сырости стылой ярясь,
И кости гнома упали
Пеплом в горячую грязь.
Под голой серой скалою
Жил старый-престарый дракон,
Сверкая от скуки глазами,
Лежал в одиночестве он.
Юность давно умчалась,
И пыл свирепый остыл.
Сморщенный и шишковатый
Ящер в изгибе застыл
Над кучей сокровищ, направив
К ним думы, и зренье, и слух;
За многие, долгие годы
Огонь в его сердце притух.
В скользкое брюхо вдавились
Камни бесценной бронёй,
Запах монет вдыхал он
И блеск освежал их слюной,
Все ценности, что хранились
Под сенью обширных крыл,
Помнил с первой минуты,
И ничего не забыл.
На жёстком ложе вздыхая,
Дракон о ворах помышлял,
И в снах своих беспокойных
Нещадно их истреблял:
Тёплое мясо глотал он
И кровь горячую пил...
Довольный сквозь дрёму собою
Уши змей опустил.
Звон кольчуги раздался,
Но дракон не слыхал,
Как юный отважный воин
Вызов на битву кидал.
Зубы - кинжалы у змея,
А шкура тверда, как рог,
Но полыхнул в подземелье
Яркий заветный клинок.
Вскинулся ящер, и тут же
Свистнул жестокий удар,
Тело рассёк и мгновенно
Век старика оборвал.

Сидел на высоком троне
Старый-престарый король,
Грел бородою колени,
Слушал суставов боль.
Ни песни, ни вина, ни яства
Его развлечь не могли:
К тайному подземелью
Мысли его текли,
Где в сундуке огромном
Под низким сводом лежат
Золото и алмазы,
С боем добытый клад.
Дверь того подземелья
Засов железный держал,
Проход к той двери тяжёлой
Один лишь владыка знал.
Слава его угасла,
И суд неправеден был,
Мечи его приближённых
Долгий покой затупил.
Замок пустеет, ветшает,
Запущен дворцовый сад,
Зато под рукой королевской
Хранится эльфийский клад.
Не слышал рогов он раскаты
На перевале в горах,
Не чуял запаха крови
На смятой траве в степях:
Замок его полыхает,
Рыцари все полегли,
В холодной глубокой яме
Свои он окончил дни.

Лежит в глухом подземельи
Древний-предревний клад,
За всеми забытой дверью
Ни чей не смущает он взгляд,
К этим угрюмым воротам
Смертных следы не ведут,
На старых могильных курганах
Травы забвенья растут.
Мёртвых сон не тревожат
Трели птиц в вышине,
Дует солёный ветер
В чистой небес синеве,
Дует над тёмной горою,
Где Ночь хранит древний клад,
Пока круг времён завершится
И эльфы вернутся назад.
***

М. Цветаева.

Два солнца стынут, - о, господи, пощади!
Одно - на небе, другое - в моей груди.

Как эти солнца - прощу ли себе сама?,
Как эти солнца сводили меня с ума!

И оба стынут - не больно от их лучей!
И то остынет первым, что горячей.
***

Настанет день, - печальный, говорят! -
Отцарствуют, отплачут, отгорят, -
Остужены чужими пятаками, -
Мои глаза, подвижные, как пламя.
И - двойника нащупавший двойник -
Сквозь лёгкое лицо проступит лик.

О, наконец, тебяя удостоюсь,
Благообразия прекрсный пояс!

А издали - завижу ли я вас? -
Потянется, растерянно крестясь,
Паломничество по дорожке чёрной
К моей руке, которой не отдёрну,
К моей руке, с которой снят запрет,
К моей руке, которой больше нет.

На ваши поцелуи, о живые,
Я ничего не возражу - впервые,
Меня окутал с головы до пят
Благообразия прекрасный плат.
Ни что меня уже не вгонит в краску.
Святая у меня сегодня Пасха.

По улицам оставленной Москвы
Поеду - я, и побредёте вы.
И не один дорогою отстанет,
И первый ком о крышку гроба грянет, -
И наконец-то будет разрешён
Себялюбивый, одинокий сон.

И ничего не надобно отныне
Новопреставленной боярыне Марине.
***

В чёрном небе  - слова начертаны,
И ослепли глаза прекрасные...
И не страшно нм ложе смертное,
И не сладко нам ложе страстное.

В поте - пишущий, в поле - пашущий!
Нам знакомо иное рвение:
Лёгкий огнь, над кудрями пляшущий, -
Дуновение - вдохновения!
***
Тебе - через сто лет.

К тебе, имеющему быть рождённым
Столетие спустя, как отдышу, -
Из самых недр, как насмерть осуждённый,
Своей рукой - пишу:

- Друг! Не ищи меня! Другая мода!
Меня не помнят даже старики.
- Ртом не достать! Через Летейски воды
Протягиваю две руки.

Как два костра, глаза твои я вижу,
Пылающие мне в могилу - в ад, -
Ту видящие, что рукой не движет,
Умершую сто лет назад.

Со мной в руке - почти что горстка пыли -
Мои стихи! - я вижу: на ветру
Ты ищешь дом, где родилась я - или
В котором я умру.

На встречных женщин - тех - живых, счастливых, -
Горжусь - как смотришь, и ловлю слова:
- Сборище самозванок! Все мертвы вы!
Она одна жива!

Я ей служил служеньем добровольца!
Все тайны знал, весь склад её перстней!
Грабительницы мёртвых! Эти кольца
Украдены у ней!

О, сто моих колец! Мне тянет жилы,
Раскаиваюсь в первый раз,
Что столько я их вкривь и вкось дарила,
Тебя не дождалась!

И грустно мне ещё, что в этот вечер,
Сегодняшний - так долго шла я вслед
Садящемуся солнцу, - и навстречу
Тебе - через сто лет.

Бьюсь об заклад, что бросишь ты проклятье
Моим друзьям, во мглу могил:
- Все восхваляи! Розового платья
Никто не подарил!

Кто бескорыстней был?! - Нет, я корыстна!
Раз не убьёшь - корысти нет скрывать,
Что я у всех выпрашивала письма,
Чтоб ночью целовать.

Сказать? - Скажу! Небытие - условность,
Ты мне сейчас - страстнейший из гостей.
И ты откажешь перлу всех любовниц -
Во имя той - костей.
***
Кто создан из камня, кто создан из глины, -
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело - измена, мне имя - Марина,
Я - бренная пена морская.

Кто создан из глины, кто создан из плоти -
Тем гроб и надгробные плиты...
- В купели морской крещена - и в полёте
Своём - непрестанно разбита!

Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьётся моё своеволье.
Меня - видишь кудри беспутные эти? -
Земною не сделаешь солью.

Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной - воскресаю!
Да здравствует пена - весёлая пена -
Высокая пена морская!
***

Имя Орфея в каком-то смысле стало именем нарицательным. Но так ли ясна его история? Стоит лишь чуть углубиться в неё, и обнаруживается масса противоречий, двойственных толкований и сюрпризов.

Выдржки из главы Орфей (Р.Грейвз. «Мифы Древней Греции)

Орфей, сын фракийского царя Загра и музы Каллипсы, был самым известным из когда-либо живших поэтов и музыкантов. Аполлон подарил ему лиру, а музы научили его играть на ней, да так, что он не только очаровывал диких зверей, но заставлял деревья и скалы двигаться под звуки его музыки. В Зоне, что во Фракии, несколько древних горных дубов так и остались стоять в танце, в том виде, как он их оставил.

После посещения Египта Орфей присоединился к аргонавтам и добрался с ними до Колхиды, своей музыкой помогая им преодолевать множество препятствий. По возвращению он женился на Эвридике (которую так же называют Агриопой), и поселился во Фракии.

Однажды, неподалёку от Темпы, в долине реки Пенея, Эвридика повстречала Аристея, который захотел овладеть ею силой. Убегая, она наступила на змею и умерла от её укуса. Но Орфей смело спустился в Тартар в надежде вернуть её назад. Для этого он использовал щель близ Аорна, что в Феспротиде, и по прибытии в Аид не только очаровал перевозчика Харона, пса Кербера и трёх судей мёртвых своей горестной музыкой, но и на время прекратил муки осуждённых. Пленительная музыка тронуло сердце самого Гадеса, и он позволил вернуться Эвридике в мир живых. Гадес поставил лишь одно условие: по пути из Тартара Орфей не должен был оборачиваться назад до тех пор, пока Эвридика не выйдет на солнечный свет. Эвридика шла, ведомая звуками лиры, и уже завидев солнечный свет, Орфей обернулся, чтобы убедиться, что Эвридика идёт за ним, и в тот же миг потерял жену навеки.

Когда Дионис напал на Фракию, Орфей отказал ему в почестях и проповедовал другие священные таинства, убеждая фракийских мужчин в том, что жертвенное убийство – это зло. Каждое утро он поднимался на вершину горы Пангей, чтобы приветствовать рассвет, и почитал Гелиоса, , которого называл Аполлоном, величайшим среди богов. В македонском Дее Дионис в отместку наслал на него менад. Вначале менады подождали, пока их мужья войдут в храм Аполлона, жрецом которого был Орфей, а затем, захватив оружие мужчин, оставленное у дверей храма, ворвались внутрь, перебили своих мужей и разорвали Орфея надвое. Голову его они швырнули в реку Гебр. В конце концов всё ещё поющую голову прибило к острову Лесбос. 

Музы собрали его останки и погребли в Либерте, у подножия горы Олимп, и соловьи теперь там поют слаще, чем где-либо. Менады попытались смыть с себя кровь Орфея в реке Геликон, но бог реки ушёл глубоко под землю, появившись вновь почти через 4 мили

и уже под другим названием – Бафира. Так он избежал причастия к убийству.

Говорят, что Орфей проповедовал любовь к своему же полу, вызвав у Афродиты неменьшую ярость, чем у Диониса. Остальные боги-олимпийцы не согласились с тем, что убийство Орфея было оправданным, и Дионису удалось сохранить жизнь менадам, только превратив их в дубы.

Фракийские мужи, избежавшие побоища, решили впредь татуировать своих жён в назидании за убийство жрецов.

Что касается головы Орфея, то её погребли в пещере недалеко от Антиссы, в которой почитали Аполлона. В пещере голова пророчествовала и день и ночь до тех пор, пока Аполлон, обнаружив, что никто не приходит к его оракулам в Дельфах не пришёл, и встав над головой, не закричал: «Перестань вмешиваться в мои дела, ибо довольно я терпел тебя и твои песни!». После этого голова замолчала. Лиру Орфея волны тоже прибили к Лесбосу, где её возложили на почётное место в храме Аполлона.

Что же пишет по этому поводу Грейвз?

Будучи царём-жрецом, Орфей оказывался поражённым Перуном, т.е. обоюдоострым топором в дубовой роще в период летнего солнцестояния. Затем его разрывали менады культа быка, как они разрывали Загрея, или культа оленя, как Актеона. В классической Греции татуировки сохранились только во Фракии; на вазе, изображавшей убийство Орфея менадами, у одной из менад виден маленький олень, вытатуированный на предплечье. Этот Орфей не вступал в конфликт с культом Диониса потому, что сам был Дионисом и играл на простой Ольховой дудочке, а не на благородной лире. Так Прокл в комментариях к «Государству» Платона пишет: «Являясь основной фигурой дионисийских обрядов, Орфей, как считают, разделял судьбу самого бога».

Смерть Эвридики от укуса змеи и неудача Орфея с возвращением её в мир солнечного света фигурируют только в более поздних вариантах мифа. Похоже, что они возникли из-за неверного толкования изображений Орфея, которого приветствовали в Аиде, где его музыка настолько очаровала змею-богиню Гекату (или Агриопу), что она сделала поблажки душам всех посвящённых в орфические мистерии; а так же из-за ошибочного толкования других изображений, где Дионис, чьим жрецом был Орфей, спускался в Аид в поисках своей матери Семелы. От укуса змеи умирает не Эвредика, а её жертвы.

А вот что говорила об Орфее ясновидящая Ванга, которая уделяла этой теме особое внимание.

«Свой дар Орфей получил не от небес, а от Земли. Он прикладывал ухо к земле и пел. И дикие звери сидели вокруг и слушали его пение, но не принимали его. Орфей – очень земной. Он играл и на ивовом листочке, и на дудочке, вырезанной из вербы, и на коре вяза, бука, дуба. Он лежал на земле, и она напевала ему в уши свои мелодии. Орфей пел вместе с землёй.

Где бы не появлялся, он пел вместе с окружающей природой и птицами, и небо писало для него на земле мелодии, а он, проходя мимо, читал небесные знаки и снова пел.

Я вижу его сначала как несчастное дитя в отрепьях…Потом он превратился в молодого бродягу, несчастного и небритого, с неподстриженными ногтями. Но он продолжал петь. И песни подсказывала ему сама земля…

Я обычно вижу всё это, когда впадаю в транс, но никто никогда меня об этом не спрашивал. Но когда я сижу одна, то думаю про себя: «Боже, что только не случалось на свете!»»

И, наконец, стихи М. Цветаевой:

Эвридика – Орфею.

Для тех, отженивших последние клочья

Покрова (ни уст, ни ланит!...),

О, не превышение ли полномочий

Орфей, нисходящий в Аид?

Для тех, отрешивших последние звенья

Земного… На ложе из лож

Сложившим великую ложь лицезренья,

Внутрь зрящим – свидание нож.

Уплочено же – всеми розами крови

За этот просторный покрой

Бессмертья…До самых летейских верховий

Любивший – мне нужен покой.

Беспамятности…Ибо в призрачном доме

Сем – призрак ты, сущий, а явь –

Я, мёртвая…Что же скажу тебе кроме:

«Ты это забудь и оставь!»

Ведь не растревожишь же! Не повлекуся!

Ни рук ведь! Ни ст, чтоб припасть

Устами! – С бессмертья змеиным укусом

Кончается женская страсть.

Уплочено же – вспомяни мои крики! –

За этот последний простор.

Не надо Орфею ходить к Эвредике

И братьям тревожить сестёр.

Внизу иллюстрация картины Артура Уордла «Сказка».

Митра, Бог Рассвета!
Над стеной наших труб торжество:
Рим превыше всех наций, Но ты превыше всего!
Теперь позади перекличка,
И наш легион в пути.
Митра, солдат как и все мы
Дай нам силы это снести!

Митра, Бог Полудня!
Душит марево тут,
На головы давят нам шлемы,
А сандалии ноги жгут.
Теперь, в этот час звенящий,
Мы щуримся, хочется спать,
Митра, солдат, как и все мы
Помоги нам клятву сдержать!

Митра, Бог Заката!
На запад спускаешься ты,
.уходишь ты бессмертным,
Чтоб вновь воссиять с высоты.
Теперь, когда кончилась вахта,
Нет вина, позади наш час,
Митра, солдат, как и все мы,
Поддержи до рассвета нас!

Митра, Бог полуночи!
Видишь - бык умирает вновь?
Из тьмы на детей своих глянь ты,
Прими нашей жертвы кровь.
Много дорог проложил ты,
Они к свету ведут в ночи,
Митра, солдат, как и все мы,
Умирать в грозный час научи!



Стянула картинку, сама не знаю откуда. Впечатляет.)

С поляны коршун поднялся,
Высоко к небу он взвился.
Всё выше, дале вьётся он,
И вот ушёл за небосклон.

Природа-мать ему дала
Два мощных, два живых крыла -
А я здесь в поте и пыли,
Я, царь земли - прирос к земли!
------

О как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней...
Сияй, сияй, прощальный свет,
Любви последней, зори вечерней!

Пол неба обхватила тень,
Лишь там, на западе бродит сиянье,
Помедли, помедли, вечерний день,
Продлись, продлись очарованье.

Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность...
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство, и безнадежность.
------

Ты долго ль будешь за туманом
Скрываться, Русская звезда,
Или оптическим обманом
Ты облачишься навсегда?

Ужель навстречу жадным взорам
К тебе стремящимся в ночи,
Пустым и ложным метеором
Твои рассыпятся лучи?

Всё гуще мрак, всё пуще горе,
Всё неминуемей беда -
Взгляни, чей флаг там гибнет в море,
Проснись - теперь иль никогда...

 

Откуда приходят стихи

Они приходят, я полагаю, из Лондона
или еще откуда-нибудь из Англии —
с небес, вероятно.
Разве не Бог, после всех трудов,
испачкавшись мелом,
в мятой одежде, с серебряными волосами,
разве не Он в свободное время
нанизывает рифмы
о красоте вещей?

Путешествия им нужны —
по холмам и долинам,
через двери, залитые лунным светом,
но последнюю часть пути
тяжело одолеть
словам с известковой пылью.
Они были мелом, усталым взглядом,
они были коленной дрожью,
когда все замолкает в конце недели,
жадно ждущей субботы.
Они были бумагой и были словом,
книгами, желтеющими в шкафу в пыльном классе, —
там, откуда стихи в самом деле вышли.

Они возникали у меня за спиной,
говоря мне что-то,
хотя я не слышал слов,
их приход не связан со словом.
Я чувствовал их в кувырканье собак на снегу,
в комнатах, пахнущих свежей краской,
в сливках — больше, чем в молоке,
в игре облаков над скалой я увидел это,
я нашел это в собственном теле, впервые открыв в нем
радость опустошения,
и, в испуге, хотел поделиться этим.

Они также являлись в забытых вещах,
в чем-то абсолютно немыслимом,
а однажды они появились
в голосе фермера, сидящего за чашкой чая,
он рассуждал об устройстве мира
и говорил об этом с самим собою.

Но не из речей его они возникли,
не из названий и глаголов.
Есть пространство в вещах, расстояние между словами
и движение волн меж ними,
бесконечное колебанье.
Так я рыдал,
стоя в детстве у кромки моря, —
не было слов, чтобы выразить горе и радость,
столкнувшись лицом к лицу с великим шумом мира
и с его молчаньем.

Иллюстрация внизу: Эдвард Роберт Хьюз. "Принцесса после дождя".

Сад.

О как ты пуст и нем!      В осенней полумгле
сколь призрачно царит прозрачность сада,
где листья приближаются к земле
великим тяготением распада.

О, как ты нем!       Ужель твоя судьба
в моей судьбе угадывая вызов,
и гул плодов, покинувших тебя,
как гул колоколов тебе не близок?

Великий сад!      Даруй моим словам
стволов круженье, истины круженье,
где я бреду к изогнутым ветвям
в паденье листьев, в сумрак возрожденья.

О, как дожить        до будущей весны
твоим стволам, душе моей печальной,
когда плоды твои унесены
и только пустота твоя реальна.

Не, уезжать!          Пускай куда-нибудь
меня влекут громадные вагоны.
Мой дальний путь и твой высокий путь -
теперь они тождественно огромны.



Открытка из города К.

Развалины есть праздник кислорода
и времени. Новейший Архимед
прибавить мог бы к старому закону,
что тело, помещённое в пространство,
пространством вытесняется. Вода

дробит в зерцале пасмурном руины
Дворца Курфюрста; и, небось, теперь
пророчествам реки он больше внемлет,
чем в самоуверенные дни,
когда курфюрст его отгрохотал. Кто-то

среди развалин бродит, вороша
листву запрошлогоднюю. То - ветер,
как блудный сын, вернулся в отчий дом
и сразу получил все письма.

Шведская музыка.

Когда снег заметает море, и скрип сосны
оставляет в воздухе след глубже, чем санный полоз,
до какой синевы могут дойти глаза? до какой тишины
может упасть безучастный голос?
Пропадая без вести из виду, мир вовне
сводит счёты с лицом, как с заложником Мамелюка.
...так моллюск фосфорицирует на океанском дне,
так молчанье в себя вбирает всю скорость звука,
так довольно спики, чтобы разжечь плиту,
так стенные часы, сердцебиенью вторя,
остановившись по эту, продолжают идти по ту
сторону моря.

Это моё любимое. Третья и Четвёртая Северные Элегии. Для меня это лучшее, что она написала.
Третья.

Меня, как реку
Суровая эпоха повернула.
Мне подменили жизнь. В другое русло,
Мимо другого потекла она,
И я своих не знаю берегов.
О, как я много зрелищ пропустила,
И занавес вздымался без меня
И так же падал. Сколько я друзей
Своих ни разу в жизни не встречала,
И сколько очертаний городов
Из глаз моих могли бы вызвать слёзы.
А я один на свете город знаю
И ощупью его во сне найду.
И сколько я стихов не написала,
И тайный хор их бродит вкруг меня,
И, может быть, ещё когда-нибудь
Меня задушит...
Мне ведомы начала и концы,
И жизнь после конца, и что-то,
О чём теперь не надо вспоминать
И женщина какая-то моё
Единственное место заняла,
Моё законнейшее имя носит,
Оставивши мне кличку, из которой
Я сделала, пожалуй, всё, что можно.
Я не в свою, увы, могилу лягу.
..............................
Но если бы откуда-то взглянула
Я на свою теперешнюю жизнь,
Узнала бы я зависть, наконец.

Четвёртая.

Есть три эпохи у воспоминаний.
И первая - как бы вчерашний день.
Душа под сводом их благословенным,
И тело в их блаженствует тени.
Ещё не замер смех, струятся слёзы,
Пятно чернил не стёрто со стола, -
И как печать на сердце, поцелуй,
Единственный, прощальный, незабвенный...
Но это продолжается недолго...
Уже не свод над головой, а где-то
В глухом предместье дом уединенный,
Где холодно зимой а летом жарко,
Где есть паук и пыль на всём лежит,
Где истлевают пламенные письма,
Изподтишка меняются портреты,
Куда как на могилу ходят люди,
А возвратившись, моют руки мылом
И стряхивают беглую слезинку
С усталых век - и тяжело вздыхают...
Но тикают часы, весна сменяет
Одна другую, розовеет небо,
Меняются названья городов,
И нет уже свидетелей событий,
И не с кем плакать, не с кем вспоминать.
И медленно от нас уходят тени,
Которых мы уже не призываем,
Возврат которых был бы страшен нам.
И, раз проснувшись, видим, что забыли
Мы даже путь в тот дом уединенный,
И задыхаясь от стыда и гнева,
Бежим туда, но (как во сне бывает)
Там всё другое: люди, вещи, стены,
И нас ни кто не знает - мы чужие,
Мы не туда попали... Боже мой!
И вот когда горчайшее приходит:
Мы сознаём, что не могли б вместить
То прошлое в границы нашей жизни,
И нам оно почти что так же чуждо,
Как нашему соседу по квартире,
Что тех, кто умер, мы бы не узнали,
А те, с кем нам разлуку Бог послал
Прекрасно обошлись без нас - и даже
Всё к лучшему...

Ох как много хотелось бы выложить... Половина написанного ею - гениально. Льётся чистое золото.

Ведь где-то есть простая жизнь и свет,
Прозрачный, тёплый и весёлый...
Там с девушкой через забор сосед
Под вечер говорит, и слышат только пчёлы
Нежнейшую из всех бесед.

А мы живём торжественно и трудно,
И чтим обряды наших горьких встречь,
Когда с налёту ветер безрассудный
Чуть начатую обрывает речь.

Но ни на что не променяем пышный,
Гранитный город славы и беды,
Широких рек сияющие льды,
Бессолнечные, мрачные сады,
И голос Музы еле слышный.
-----------
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: "Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну чёрный стыд,
И новым именем покрою
Боль поражений и обид."

Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
-------------
отрывок:
А здесь, в глухом чаду пожара
Остаток юности губя,
Мы ни единого удара
Не отклонили от себя.

И знаем, что в оценке поздней
Оправдан будет каждый час...
Но в мире нет людей бесслёзней,
Надменнее и проще нас.
-----------
Мы знаем, что нынче лежит на весах,
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мёртвыми лечь,
Не страшно остаться без крова,
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесём,
И внукам дадим, и от плен спасём
Навеки.
----------
Приморский сонет

Здесь всё меня переживёт,
Всё, даже ветхие скворешни,
И этот воздух, воздух вешний,
Морской свершивший перелёт.

И голос вечности зовёт
С неодолимостью нездешней,
И над цветущею черешней
Сиянье лёгкий месяц льёт.

И кажется такой нетрудной,
Белея в чаще изумрудной,
Дорога не скажу куда...

Там средь стволов ещё светлее,
И всё похоже на аллею
У Царскосельского пруда.
------------
Летний сад.

Я к розам хочу, в тот единственный сад,
Где лучшая в мире стоит из оград,

Где статуи помнят меня молодой,
А я их под невскою помню водой.

В душистой тиши между царственных лип
Мне мачт корабельных мерещится скрип.

И лебедь, как прежде, плывёт сквозь века,
Любуясь красой своего двойника.

И замертво спят сотни тысяч шагов
Врагов и друзей, друзей и врагов.

А шествию теней не видно конца
От вазы гранитной до двери дворца.

Там шепчутся белые ночи мои
О чьей-то высокой и тайной любви.

И всё перламутром и яшмой горит,
Но света источник таинственно скрыт.
------------
Глаза не свожу с горизонта,
Где метели пляшут чардаш.
Между нами, друг мой, три фронта:
Наш и вражий и снова наш.
--------------
Если ты смерть - отчего же ты плачешь сама,
Если ты радость - то радость такой не бывает.
--------------

Здесь прилагается репродукция картины "Бдение валькирии" Р.Э.Хьюз

Как и обещала, выкладываю ещё немного его стихов.

Слова разлуки повторяя,
Полна надежд душа твоя;
Ты говоришь: есть жизнь другая,
И смело веришь ей...но я?

Оставь страдальца! - будь покойна:
Где б ни был этот мир святой,
Двух жизней сердцем ты достойна!
А мне довольно и одной.

Тому ль спускаться в бесконечность,
Кого измучил краткий путь?
Меня раздавит эта вечность,
И страшно мне не отдохнуть!

Я схоронил навек былое,
И нет о будущем забот,
Земля взяла своё земное,
Она назад не отдаёт!..
----------

"Вид гор из степей Козлова"

Пилигрим.

Аллах ли там среди пустыни
Застывших волн воздвиг твердыни,
Притоны ангелам своим;
Иль дивы, словом роковым,
Стеной умели так высоко
Громады скал нагромоздить,
Чтоб путь на север заградить
Звездам, кочующим с востока?
Вот свет всё небо озарил:
То не пожар ли Цареграда?
Иль Бог ко сводам пригвоздил
Тебя, полночная лампада,
Маяк спасительный, отрада
Плывущих по морю светил?

Мирза

Там был я, там, со дня созданья,
Бушует вечная метель;
Потоков видел колыбель.
Дохнул, и мёрзнул пар дыханья.
Я проложил мой смелый след,
Где для орлов дороги нет.
И дремлет гром над глубиною,
И там, где над моей чалмою
Одна сверкала лишь звезда,
То Чатырдаг был...

Пилигрим
А!..
---------------
"Пленный рыцарь"

Молча сижу под окошком темницы;
Синее небо отсюда мне видно:
В небе играют всё вольные птицы;
Глядя на них мне и больно и стыдно.

Нет на устах моих грешной молитвы,
Нету ни пени во славу любезной:
Помню я только старинные битвы,
Меч мой тяжёлый да панцирь железный.

В каменный панцирь я ныне закован,
Каменный шлем мою голову давит,
Щит мой от стрел и меча заколдован,
Конь мой бежит и никто им не правит.

Быстрое время - мой конь неизменный,
Шлема забрало - решётка бойницы,
Каменный панцирь - высокие стены,
Щит мой - чугунные двери темницы.

Мчись же быстрее, летучее время!
Душно под новой бронёю мне стало!
Смерть, как приедем, подержит мне стремя;
Слезу и сдёрну с лица я забрало.
--------------

Прилагаю на этот раз репродукцию с картины К.Васильева "Валькирия над сражённым войном".

Лето ромашкою облетает,
Шалью шиповника на ветру
С плеч срывается, и к утру
Чистой росинкой на солнце тает.

Лето...там, в вышине небес
Сокол скользит в синеве и стали...
А мне сегодня испить печали
Бездонной чаши вечерней дали.

© Е.Машкова.