Снова любимая мной испанская поэзия.

Федерико Гарсиа Лорка.

ПУСТЫНЯ

Прорытые временем

Лабиринты

Исчезли.

Пустыня

Осталась.

Немолчное сердце -

Источник желаний -

Иссякло.

Пустыня

Осталась.

Закатное марево

И поцелуи

Пропали.

Пустыня

Осталась.

Умолкло, заглохло,

Остыло, иссякло,

Исчезло.

Пустыня

Осталась.

Перевод Цветаевой.

 Поступь Сигирийи.

Бьется о смуглые плечи

бабочек черная стая.

Белые змеи тумана

след заметают.

   И небо земное

   над млечной землею.

Идет она пленницей ритма,

который настичь невозможно,

с тоскою в серебряном сердце,

с кинжалом в серебряных ножнах.

Куда ты несешь, сигирийя,

агонию певчего тела?

Какой ты луне завещала

печаль олеандров и мела?

   И небо земное

   над млечной землею.

Испанская поэзия.

Всемирная библиотека поэзии.

Ростов-на-Дону. Феникс. 1997.

Мануэль Мачадо-и-Руис.

Кастилия.

Слепое солнце раскаляет латы,

Огнем летучим воинов кропя.

Дробится в искры на стальном забрале

И полыхает на конце копья.

Слепое солнце, жажда и усталость,

И по степи кастильской стук копыт.

В изгнание, с двенадцатью своими - 

В поту, в пыли, в железе - скачет Сид.

Вот постоялый двор - земля и камень - 

Он весь закрыт от ставен до ворот.

В ворота бьют копьем - 

Шатаются ворота...

А ветер обжигает, солнце жжет.

На гулкий гром ударов отозвался

Серебряный, хрустальный голосок.

И маленькая девочка

Несмело

Открыла дверь и вышла на порог.

Была она и худенькой и бледной.

Одни глаза, да слезы на глазах,

Но на лице ребячьем любопытство

Превозмогало страх.

"Уйдите, добрый Сид! Король убьет нас.

Разрушит этот дом.

И не зерно, а соль посеет в поле,

Распаханном отцом.

Скачите дальше, Сид! Хранит вас Бог,

Несчастье наше не пойдет вам впрок".

И девочка заплакала беззвучно,

Потупясь, воины стояли перед ней,

И в тишине густой и раскаленной

Суровый голос крикнул: "На коней!"

Слепое солнце, жажда и усталость,

И по степи кастильской стук копыт.

В изгнание, с двенадцатью своими - 

В поту, в пыли, в железе - скачет Сид. 

Перевод Столбова.

Мигель Эрнандос.

Наваха, зарница смерти,

как птица, нежна и зла,

круги надо мною чертит

косой полосой крыла.

Ночной метеор безлюдья,

вершит она свой полет

и где-то под левой грудью

угрюмые гнезда вьет.

Зрачки мои - окна в поле,

где бродит забытый смех;

висок мой чернее смоли,

а сердце - как белый снег.

И я в ворота июня,

гонимый крыльями зла,

вхожу, как серп новолунья

во тьму глухого села.

Печалей цвет паутинный,

ресницы слез солоней

и край дороги пустынной -

и нож, как птица, над ней.

Куда от него забиться,

стучать у каких дверей?..

Судьба моя - морем биться

о берег судьбы твоей.

Любовью, бедой ли, шквалом

завещана эта связь?

Не знаю, но вал за валом

встает и встает, дробясь.

И только смерть не обманет,

царя над ложью земной.

Пусть яростней птица ранит -

последний удар за мной!

Лети же, над сердцем рея,

и падай! Придет черед -

и след мой желтое время

на старом снимке сотрет.

Перевод Гелескула.

Вальс влюблённых, неразлучных навеки.

Заблудились навек

среди сада объятий,

алый куст поцелуев

закружил их чудесно.

Ураганы, озлобясь,

не могли разорвать их,

ни ножи с топорами,

ни пламень небесный.

Украшали руками

неуютность земную.

По упругости ветра,

ударявшего в лица,

измеряли паденье.

В бурном море тонули,

напрягая все силы,

чтоб теснее сплотиться.

Одиноки, гонимы

скорбью неисцелимой

новогодий и весен,

безысходностью круга,

были светом горящим,

пылью неистребимой,

безоглядно, бесстрашно

обнимая друг друга. 

Перевод Кружкова. 

Что-то у меня со шрифтом, но я уже спать хочу и не буду с ним спорить.))

Пролистывая Маяковского.

Лиличка.

Дым табачный воздух выел.

Комната –

Глава в Кручевыховском аде.

Вспомни –

За этим окном

Впервые

Руки твои, иступлённый, гладил.

Сегодня сидишь вот,

Сердце в железе.

День ещё –

Выгонишь,

Может быть, изругав,

В мутной передней долго не влезет

Сломанная дрожью рука в рукав.

Выбегу,

Тело в улицу брошу я.

Дикий,

Обезумлюсь,

Отчаяньем иссечась.

Не надо этого,

Дорогая,

Хорошая,

Дай простимся сейчас.

Всё равно

Любовь моя –

Тяжкая гиря ведь –

Весит на тебе,

Куда ни бежала б.

Дай в последнем крике выреветь

Горечь обиженных жалоб.

Если быка трудом уморят –

Он уйдёт,

Разляжется в холодных водах.

Кроме любви твоей,

Мне

Нету моря,

А у любови твоей и плачем не вымолишь отдых.

Захочет покоя уставший слон –

Царственный ляжет в опожаренном песке.

Кроме любви твоей,

Мне

Нету солнца,

А я и не знаю, где ты и с кем.

Если б так поэта измучила,

Он

Любимую на деньги б и славу выменял,

А мне

Ни один не радостен звон,

Кроме звона твоего любимого имени.

И в пролёт не брошусь,

И не выпью яда,

И курок не смогу над виском нажать.

Надо мною,

Кроме твоего взгляда,

Не властно лезвие ни одного ножа.

Завтра забудешь,

Что тебя короновал,

Что душу цветущую любовью выжег,

И суетных дней взметённый карнавал

Растреплет страницы моих книжек…

Слов моих сухие листья ли

Заставят остановиться,

Жадно дыша?

Дай хоть

Последней нежностью выстелить

Твой уходящий шаг.

  ***

Гейнеобразное.

Молнию метнула глазами:

«Я видела –

С тобой другая.

Ты самый низкий,

Ты подлый самый…»

И пошла,

И пошла,

И пошла ругая.

Я учёный малый, милая,

Громыханья оставьте Ваши.

Если молния меня не убила –

То гром мне,

Ей Богу не страшен.

  ***

Человек.

Священнослужителя мира, отпустителя всех грехов, -

Солнца ладонь на голове моей.

Благочестивейший из монашествующих - ночи облачение

На плечах моих.

В ней любви моей тысячелистое Евангелие целую.

Звенящей болью любовь замоля,

Душой

Иное шествие чающий,

Слышу

Твоё, земля:

«Ныне отпущаешы!»

В ковчеге ночи,

Новый Ной,

Я жду –

В разливе риз

Сейчас придут,

Придут за мной

И узел рассекут земной

Секирами зори.

Идёт!

Пришла.

Раскуталась.

Лучи везде!

Скребут они.

Запели петли утло.

И тихо входят будни

С их шелухою сутолок.

Солнце снова.

Зовёт огневых воевод.

Барабанит зоря,

И туда,

За земную грязь вы!

Солнце!

Что ж,

Своего

Глашатая

Так и забудешь разве?

  ***

Снова любимый автор. Не помню, что уже здесь опубликовала, возможно, повторюсь.

Теги выдают почему-то только два последних поста с его стихами.

Осенняя песня.

Сегодня чувствую в сердце

Неясную дрожь созвездий,

Но глохнут в душе тумана

Моя тропинка и песня.

Свет мои крылья ломает,

И боль печали и знанья

В чистом источнике мысли

Полощет воспоминанья.

Все розы сегодня белы,

Как горе моё, как возмездье,

А если они не белы,

То снег их выбелил вместе.

Прежде как радуга были.

А снег идёт над душою.

Снежинки души – поцелуи

И целые сцены порою;

Они во тьме, но сияют

Для того, кто несёт их с собою.

На розах снежинки растают,

Но снег души остаётся,

И в лапах бегущих лет

Он саваном обернётся.

Тает ли этот снег,

Когда смерть нас с собой уносит?

Или будет и снег другой,

И другие – лучшие – розы?

Узнаем ли мир и покой

Согласно ученью Христову?

Или навек невозможно

Решенье вопроса такого?

А если любовь – лишь обман?

Кто влагает в нас жизни дыханье,

Если только сумерек тень

Нам даёт настоящее знанье.

Добра – его, может быть, нет –

И Зла – оно рядом и ранит.

Если надежда погаснет

И начнётся непониманье,

То какой же факел на свете

Осветит земные блужданья?

Если вымысел – синева,

Что станет с невинностью, с чудом?

Что с сердцем, что с сердцем станет,

Если стрел у любви не будет?

Если смерть – это только смерть,

Что станет с поэтом бездомным

И с вещами, которые спят

Оттого, что никто их не вспомнит?

О солнце, солнце надежд!

Воды прозрачность и ясность!

Сердца детей! Новолунье!

Буди камней безгласных!

Сегодня чувствую в сердце

Неясную дрожь созвездий,

Сегодня все розы белы,

Как горе моё, как возмездье.

- не могу указать переводчика, в книге они общим списком.((

Давно хотела посвятить ему пост, ведь он один из моих любимых поэтов. Особенно в последние дни всё вспоминалось. Сейчас взяла, наконец, книгу, и вижу, что опоздала. День памяти был 15. 01.
И всё же...

Звук осторожный и глухой

Плода, сорвавшегося с древа,

Среди немолчного напева

Глубокой тишины лесной.

        ***

На бледно-голубой эмали,

Какая мыслима в апреле,

Берёзы ветви поднимали

И незаметно вечерели.

Узор отточенный и мелкий,

Застыла тоненькая сетка,

Как на фарфоровой тарелке

Рисунок, вычерченный метко –

Когда его художник милый

Выводит на стеклянной тверди,

В сознании минутной силы,

В забвении печальной смерти.

     ***

Невыразимая печаль

Открыла два огромных глаза,

Цветочная проснулась ваза

И выплеснула свой хрусталь.

Вся комната напоена

Истомой – сладкое лекарство!

Такое маленькое царство

Так много поглотило сна.

Немного красного вина,

Немного солнечного мая –

И, тоненький бисквит ломая,

Тончайших пальцев белизна.

    ***

В морозном воздухе растаял лёгкий дым,

И я, печальною свободою томим,

Хотел бы вознестись в холодном, тихом гимне.

Исчезнуть навсегда, но суждено идти мне

По снежной улице, в вечерний этот час

Собачий слышен лай и запад не погас,

И попадаются прохожие навстречу.

Не говори со мной! Что я тебе отвечу?

     ***

Под грозовыми облаками

Несётся клёкот вещих птиц:

Довольно огненных страниц

Уж перевёрнуто веками!

В священном страхе тварь живёт –

И каждый совершил душою,

Как ласточка перед грозою,

Неописуемый полёт.

Когда же солнце вас расплавит,

Серебряные облака,

И будет вышина легка,

И крылья тишина расправит?

   ***

Когда удар с ударами встречается,

И надо мною роковой,

Неутомимый маятник качается,

И хочет быть моей судьбой,

Торопится, и грубо остановится,

И упадёт веретено –

И невозможно встретиться, условиться,

И уклониться не дано.

Узоры острые переплетаются,

И всё быстрее и быстрей

Отравленные дротики взвиваются

В руках отважных дикарей.

   ***

Паденье – неизменный спутник страха,

И самый страх есть чувство пустоты.

Кто камни нам бросает с высоты,

И камень отрицает иго праха?

И деревянной поступью монаха

Мощёный двор когда-то мерил ты6

Булыжники и грубые мечты –

В них жажда смерти и тоска размаха!

Так проклят будь, готический приют,

Где потолком входящий обморочен

И в очаге весёлых дров не жгут.

Немногие для вечности живут,

Но если ты мгновенным озабочен –

Твой жребий страшен и твой дом непрочен!

   ***

Пешеход.

Я чувствую непобедимый страх

В присутствии таинственных высот.

Я ласточкой доволен в небесах,

И колокольни я люблю полёт!

И, кажется, старинный пешеход,

Над пропастью, на гнущихся мостках,

Я слушаю, как снежный ком растёт,

И вечность бьёт на каменных часах.

Когда бы так! Но я не путник тот,

Мелькающий на выцветших листах,

И подлинно во мне печаль поёт;

Действительно, лавина есть в горах!

И вся моя душа  - в колоколах,

Но музыка от бездны не спасёт!

    ***

Всё время хочу спать. Пытаюсь читать великого Вергилия, бедного Вергилия, которого так бессовестно обругал великий Миллер в своей "Чёрной весне". Пытаюсь читать, а вместо этого засыпаю. И вот -

Воды Тибр укротил, всю ночь бурлившие грозно,
Ток свой быстрый сдержал и смирил шумливые волны,
Тихая, словно в пруду иль в стоячем топком болоте,
Гладь простёрлась реки, не противясь вёсел усильям.
Мчатся быстрей корабли, и рокочут приветливо струи,
Плавно скользит смоляная ель, и волны дивятся,
Берег дивится лесной небывалому зрелищу, видя,
Как на корме расписной сверкает медью оружье...

И не видно и не слышно почти всех моих ПЧ, наверное, они тоже читали Вергилия, и спят...

Гай Валерий Катулл.

Родился в Вероне, в последний век существования Великий Римской республики (Iв. Д.н.э.) Современник Цицерона.

Считается одним из талантливейших лириков мира.

Выкладываю группу стихов, которые или можно вообще не читать, или читать от начала до конца в строгом порядке. Решившие читать – держитесь крепче, там трясёт на поворотах.

Можно назвать серию этих стихов Любовь Катулла. (я сократила эту серию стихов)

1. Кажется мне тот богоравный или –

   Коль сказать не грех – божества счастливей,

   Кто сидит с тобой, постоянно может

   Видеть и слышать

   Сладостный твой смех; у меня, бедняги,

   Лесбия, он все отнимает чувства:

   Вижу лишь тебя – пропадает сразу

   Голос мой звонкий.

   Тотчас мой язык цепенеет; пламя

   Пробегает вдруг в ослабевших чреслах,

   Звон стоит в ушах, покрывает очи

   Мрак непроглядный.

   От безделья ты, мой Катулл, страдаешь,

   От безделья ты необуздан слишком.

   От безделья царств и царей счастливых

   Много погибло.

2. «Квинтия – безукоризненна!» Я ж её вижу высокой,

    Статной и белой. О, да: это и я признаю.

    Но никогда не признаю красавицей: нет обаянья,

   Очарования нет в теле дебелом таком.

   Лесбия – вот кто волшебница! Прелести все сочетая,

   Не у Венеры ли ты тайну свою заняла?

3. Лесбия вечно при муже поносит меня и ругает.

    Это его, дурака, радует чуть не до слёз.

    Ах ты безмозглый осёл! Да ведь если б меня позабыла,

   Знаю: молчала б она. Если ж бранится весь день –

   Значит, не может забыть. Не под силу ей стать равнодушной:

   Лесбия гнева полна – Лесбия любит меня.

4. Милая мне говорит: лишь твоею хочу быть женою,

   Даже Юпитер желать стал бы напрасно меня.

   Да, говорит. Но слова, которые шепчут подруги,

   Можно на ветре писать да на бегущей воде.

5. Даром я, Руф ненавистный, считал тебя братом и другом.

   Даром ли просто? Увы! Дорого я заплатил.

   Словно грабитель подполз ты и сердце безжалостно выжег,

   Отнял подругу мою – всё, что я в жизни имел.

   Отнял! О горькое горе! О злая, проклятая язва!

   Подлый предатель и вор! Ты – нашей дружбы чума.

   Плачу сегодня о том, что чистые губы чистейшей

   Девушки пакостный твой гнусно сквернит поцелуй.

   Но не уйдёшь от возмездия! Потомству ты станешь известен!

   Злая старуха-молва славно распишет тебя!

6. Все сюда, мои ямбы, поспешите!

    Все сюда! Соберитесь отовсюду!

    Девка подлая смеет нас дурачить

    И не хочет стихов моих тетрадки

    Возвратить. Это слышите вы, ямбы?

    Побегите за ней и отнимите!

    Как узнать её, спросите? – По смеху

    Балаганному, по улыбке сучьей,

    По бесстыдной, разнузданной походке.

    Окружите её, кричите в уши:

    «Эй, распутница! Возврати тетрадки!

    Возврати нам, распутница, тетрадки!»

    Что? Не слушает? Мерзкая подстилка!

    Порожденье подлейшего разврата!

    Слишком мало ей этого, наверно!

    Если краски стыдливого румянца

    На собачьей не выдавите морде,

    Закричите ещё раз, втрое громче:

    «Эй, распутница, возврати тетрадки!

    Возврати нам, распутница, тетрадки!»

    Всё напрасно! Ни чем её не тронуть!

    Изменить ей придётся обещанье,

    Испытайте, не лучше ль будет этак:

    «Дева чистая, возврати тетрадки!».

7. Да! Ненавижу и всё же люблю. Как возможно, ты спросишь?

    Не объясню я. Но так чувствую, смертно томясь.

8. Как, неужели ты веришь, чтоб мог я позорящим словом

    Ту оскорбить, что мелей жизни и глаз для меня?

    Нет, не могу! Если б мог, не любил так проклято и страшно.

    Вам же с Таппоном всегда чудится всякая блажь!

9. Если желанья людей сбываются сверх ожиданья,

Счастья негаданный день благословляет душа.

Благословен же будь, день золотой, драгоценный, чудесный,

Лесбии милой моей мне возвративший любовь!

Лесбия снова со мной! Блаженства не ждал я такого!

О, как сверкает опять великолепная жизнь!

Кто из живущих счастливей меня? И чего ещё мог бы

Я пожелать на земле? Сердце полно до краёв!

10. Хлам зловонный, Волюзия анналы!... – здесь не продолжаю, ясно, что снова Лесбия его дурачит.

11. Некогда ты говорила, что предана только Катуллу.

      Лесбия, и что тебе даже Юпитер не мил.

      Я же тянулся к тебе не обидною похотью черни:

      Нет! Словно дочку отец – вот как любил я тебя.

      Ныне ж, увы, я прозрел. И хоть страсть моя жарче пылает,

      Всё же в сознанье моём стала ничтожною ты.

      Спросишь меня: почему? Потому что обманутым сердцем

      Можно сильнее хотеть, но невозможно любить.

12. Ты обещаешь, о жизнь моя, сделать любовь бесконечной,

      Нерасторжимой вовек, полной волнующих тайн.

            Боги великие! Дайте ей силу сдержать обещанье:

            Пусть эта клятва звучит искренней клятвой души,

            Сделайте так, чтобы мы навеки, до самой могилы

            Дружбы священный союз свято могли сохранить.

13. Целий! Лесбия, Лесбия (ты слышишь,

Чуешь?), Лесбия, та, что самой жизни,

Близких всех для меня была дороже, -

В переулках теперь и в подворотнях

Эта Лесбия тешит внуков Рема!

14. Ужель страшилищем ливийских скал, львицей,

Иль Сциллы-чудища утробою мерзкой

С таким ты злым и чёрствым рождена сердцем?

В тоске последней, смертной, я тебе крикнул,

Ответом, о жестокая, мне был смех твой!

15. Фурий ласковый и Аврелий верный!

Вы – друзья Катуллу, хотя бы к Инду

Я ушёл, где море бросает волны

На берег гулкий.

Иль в края гирканов, к арабам пышным,

К сакам ли, к парфянам, стрелкам из лука,

Иль туда, где воду мутит морскую

Нил семиустый;

Перейду ли Альп ледяные кручи,

Где оставил память великий Цезарь,

Галльский Рейн увижу иль дальних бриттов

Страшное море.

Всё, что рок пошлёт, пережить со мной

Вы готовы. Что ж, передайте милой

На прощанье слов от меня немного,

Злых и последних.

Со своими пусть кобелями дружит!

По три сотни их обнимает сразу,

Никого душой не любя, но печень

Каждому руша.

Только о моей пусть любви забудет!

По её вине иссушилось сердце,

Как степной цветок, проходящим плугом

Тронутый насмерть.

***

И снова вспоминается невольно Белая Богиня Грейвса.

Роза земная.

Кто скажет, будто красота – лишь сон?

За этих губ трагический изгиб

(Его в раю забыть вы не смогли б!)

Вознесся дымом в небо Илион,

Сын Уснеха погиб.

Под бурей, мчащейся издалека,

Всё рушится, что человек воздвиг;

Народы и века пройдут как миг,

И звёзды сдует словно облака,

Лишь вечен этот лик.

Склонитесь молча, ангелы, вокруг:

Пока она блуждала без дорог

В пустынных безднах, милосердный Бог

Узрел скиталицу – и мир, как луг,

Ей постелил у ног.

Плащ.

Я сшил из песен плащ,

Узорами украсил

Из древних саг и басен

От плеч до пят.

Но дураки украли

И красоваться стали

На зависть остальным.

Оставь им эти песни,

О Муза! Интересней

Ходить нагим.

Заячья косточка.

Бросить бы мне этот берег,

И уплыть далеко,

В тот край, где любят беспечно

И забывают легко,

Где короли под дудочку

Танцуют среди дерев –

И выбирают на каждый танец

Новых себе королев.

И там, у кромки прилива,

Я нашёл бы заячью кость,

Дырочку просверлил бы

И посмотрел насквозь

На мир, где венчают поп и дьячок,

На старый, смешной насквозь

Мир – далеко, далеко за волной –

Сквозь тонкую заячью кость.

Я не слишком оригинальна, опять мой любимый Гарсиа Лорка.)

Пейзаж.

Масличная равнина
Распахивает веер,
Запахивает веер.
Над порослью масличной
Склонилось небо низко,
И льются тёмным ливнем
Холодные светила.
На берегу канала
Дрожат тростник и сумрак,
А третий, серый ветер.
Полным-полны маслины
Тоскливых птичьих криков.
О, бедных пленниц стая!
Играет тьма ночная
Их длинными хвостами.
***
Ночь.

Лампа, свеча,
Фонарь и светляк.
Это
Созвездие саэты.

Золото за окном
Дрожит,
Переплетенье крестов
Бьётся в лучах зори.

Лампа, свеча,
Фонарь и светляк...
***

Севилья.

Севилья - колокольня
В переплетенье арок.

Севилья ранит,
Кордова губит.

О, этот город ловит
Длиннейшие из ритмов
И их переплетает
В чудные лабиринты.
Взмывают к небу ритмы.

Севилья ранит!

Под синей аркой неба
Среди потоков света
Играет беспрерывно
Река свою саэту.

Кордова губит!

И смешаны в бокале
Безмерность горизонта,
Горчинка Дон Жуана
И Диониса стройность.

Севилья ранит.
Всегда Севилья ранит!
***

Песня всадника. (из цикла Андалусские песни)

Кордова, одна и далека.

Чёрный конь, багровый месяц,
В сумке - горсть оливок горьких.
Кордовы мне не видать,
Хоть знакомы все дороги.

По равнине - чёрный конь,
Месяц по ветру двурогий,
С кордовы, с высоких башен,
Смерть моя взирает строго.

Ай, как дорога петляет!
Ай, мой конь быстроногий!
Ай, смерть меня ожидает
До Кордовы. На дороге.

Кордова.
Одна и далека.
***
Решила так же выложить здесь несколько видов города Кордова.

И снова мой любимый Гарсиа Лорка. Долго я его стихи сюда не выкладывала…

Романс о луне, луне.

Луна в наряде жасминном

Зашла в цыганскую кузню.

Мальчик глядит на неё,

Мальчик глядит, словно узник.

Луна шевелит руками

В затрепетавших туманах,

Открыв невинно твердыни

Своих грудей оловянных.

- Луна, луна, уходи!

Если вернутся цыганы,

Сердце твоё переплавят

В колечки и талисманы.

- Мальчик, давай-ка попляшем!

Когда вернутся цыганы,

Ты будешь спать и увидишь

Во сне чудесные страны.

- Луна, луна, уходи!

Конями полна дорога!

- Моей белизны крахмальной,

Мальчик, не трогай, не трогай!

Забил барабан равнины,

Всё ближе звенят копыта.

Мальчик лежит среди кузни,

Большие глаза закрыты.

Из рощи маслин выходят –

Бронза и грёза – цыганы,

Они в высокое небо

Смотрят с тоской несказанной.

Как закричала сова,

Как закричала в тревоге!

За ручку ведёт ребёнка

Луна по лунной дороге.

В кузне, горько рыдая,

Вопят и стонут цыганы.

Ветер завеял следы

Луны и след мальчугана.

****

Схватка

(Рафаэлю Мендесу)

В токе враждующей крови

Над котловиной лесною

Нож альбасетской работы

Засеребрился блесною.

Отблеском карты атласной

Луч беспощадно и скупо

Высветил профили конных

И лошадиные крупы.

Заголосили старухи

В гулких деревьях сьерры.

Бык застарелой распри

Ринулся на барьеры.

Чёрные ангелы носят

Воду, платки и светильни.

Тени ножей альбасетских

Чёрные крылья скрестили.

Под гору катится мёртвый

Хуан Антоньо Монтилья.

В лиловых ирисах тело,

Над левой бровью - гвоздика.

И крест огня осиняет

Дорогу смертного крика.

Судья с отрядом жандармов

Идёт масличной дорогой.

А кровь змеится и стонет

Немою песней змеиной.

- Так повелось, сеньоры,

С первого дня творенья.

В Риме троих не дочтутся

И четверых в Карфагене.

Полная бреда смоковниц

И отголосков каленых,

Заря без памяти пала

К ногам израненных конных.

И ангел чёрный печали

Тела окропил росою.

Ангел с оливковым сердцем

И смоляной косою.

Это стихи Толкиена.

Невеста-тень.

Был некто, и жил он совсем один,
А время текло, как сон.
Недвижим и нем сидел господин,
И тень не отбрасывал он.
Под звёздами лета, под зимней луной
Совы кружили в тиши
И чистили клювы, любуясь собой,
На том, кого камнем сочли.

Но в сумерках серых пришла госпожа
В сером просторном плаще,
И встала пред ним, и стояла, дрожа,
С цветами в пышной косе.
Тут чары сломал он, вскочил и сжал
Деву, и так затих.
А плащ раздулся, темнее стал
И тенью окутал их.

С тех самых пор позабыла она
И лунный и солнечный свет,
Вглубь от мира ушла навсегда,
Ни дня ни ночи там нет.
Но раз в год, когда открывает земля
Тайны провалов своих
До рассвета танцуют он и она,
И тень их одна на двоих.

Это стихотворение Толкиена.

Клад.

Из блеска первой луны,
Из юного солнца лучей
Боги создали клад.
Песней волшебной своей,
И серебро засверкало
В травах просторов степных,
И золото полнило волны
Бурных потоков седых,
Прежде, чем гном проснулся,
Дракон расправил крыло,
Или земля обнажила
Огненное нутро,
Прежде, чем вырыли ямы
В глубоких долинах лесных
Жили древние эльфы,
Хранители чар колдовских,
И дивные вещи творили,
И нет их в мире ценней,
И пели когда создавали
Короны своих королей.
Давно те песни замолкли, -
Свершился суровый рок,
Цепи их заглушили,
Пресёк их стальной клинок,
Алчности в тёмных чертогах
Чужды песни и смех,
Трясётся она над богатством,
Что копит в тайне от всех,
Валит изделия в груды
Из золота и серебра;
Тем временем эльфов обитель
Стала пуста и темна.
В гулкой чёрной пещере
Жил старый-престарый гном,
Весь век просидел под горою
Над золотом и серебром.
С молотом и наковальней
Расстался он только тогда,
Когда от вечной работы
Высохла в кость рука.
Чеканил одни лишь монеты
И звенья богатых цепей,
Надеясь, что купит этим
Могущество королей.
Но слух его притупился,
И зренье стал он терять,
И скоро гному осталось
Лишь камни перебирать.
Губы его посерели,
И всё же в улыбку ползли,
Когда меж скрюченных пальцев
Алмазы на пол текли.
За стуком их не расслышал
Тяжкой поступи он,
Когда у реки приземлился
Юный свирепый дракон:
Огём дохнул сквозь ворота,
От сырости стылой ярясь,
И кости гнома упали
Пеплом в горячую грязь.
Под голой серой скалою
Жил старый-престарый дракон,
Сверкая от скуки глазами,
Лежал в одиночестве он.
Юность давно умчалась,
И пыл свирепый остыл.
Сморщенный и шишковатый
Ящер в изгибе застыл
Над кучей сокровищ, направив
К ним думы, и зренье, и слух;
За многие, долгие годы
Огонь в его сердце притух.
В скользкое брюхо вдавились
Камни бесценной бронёй,
Запах монет вдыхал он
И блеск освежал их слюной,
Все ценности, что хранились
Под сенью обширных крыл,
Помнил с первой минуты,
И ничего не забыл.
На жёстком ложе вздыхая,
Дракон о ворах помышлял,
И в снах своих беспокойных
Нещадно их истреблял:
Тёплое мясо глотал он
И кровь горячую пил...
Довольный сквозь дрёму собою
Уши змей опустил.
Звон кольчуги раздался,
Но дракон не слыхал,
Как юный отважный воин
Вызов на битву кидал.
Зубы - кинжалы у змея,
А шкура тверда, как рог,
Но полыхнул в подземелье
Яркий заветный клинок.
Вскинулся ящер, и тут же
Свистнул жестокий удар,
Тело рассёк и мгновенно
Век старика оборвал.

Сидел на высоком троне
Старый-престарый король,
Грел бородою колени,
Слушал суставов боль.
Ни песни, ни вина, ни яства
Его развлечь не могли:
К тайному подземелью
Мысли его текли,
Где в сундуке огромном
Под низким сводом лежат
Золото и алмазы,
С боем добытый клад.
Дверь того подземелья
Засов железный держал,
Проход к той двери тяжёлой
Один лишь владыка знал.
Слава его угасла,
И суд неправеден был,
Мечи его приближённых
Долгий покой затупил.
Замок пустеет, ветшает,
Запущен дворцовый сад,
Зато под рукой королевской
Хранится эльфийский клад.
Не слышал рогов он раскаты
На перевале в горах,
Не чуял запаха крови
На смятой траве в степях:
Замок его полыхает,
Рыцари все полегли,
В холодной глубокой яме
Свои он окончил дни.

Лежит в глухом подземельи
Древний-предревний клад,
За всеми забытой дверью
Ни чей не смущает он взгляд,
К этим угрюмым воротам
Смертных следы не ведут,
На старых могильных курганах
Травы забвенья растут.
Мёртвых сон не тревожат
Трели птиц в вышине,
Дует солёный ветер
В чистой небес синеве,
Дует над тёмной горою,
Где Ночь хранит древний клад,
Пока круг времён завершится
И эльфы вернутся назад.
***

М. Цветаева.

Два солнца стынут, - о, господи, пощади!
Одно - на небе, другое - в моей груди.

Как эти солнца - прощу ли себе сама?,
Как эти солнца сводили меня с ума!

И оба стынут - не больно от их лучей!
И то остынет первым, что горячей.
***

Настанет день, - печальный, говорят! -
Отцарствуют, отплачут, отгорят, -
Остужены чужими пятаками, -
Мои глаза, подвижные, как пламя.
И - двойника нащупавший двойник -
Сквозь лёгкое лицо проступит лик.

О, наконец, тебяя удостоюсь,
Благообразия прекрсный пояс!

А издали - завижу ли я вас? -
Потянется, растерянно крестясь,
Паломничество по дорожке чёрной
К моей руке, которой не отдёрну,
К моей руке, с которой снят запрет,
К моей руке, которой больше нет.

На ваши поцелуи, о живые,
Я ничего не возражу - впервые,
Меня окутал с головы до пят
Благообразия прекрасный плат.
Ни что меня уже не вгонит в краску.
Святая у меня сегодня Пасха.

По улицам оставленной Москвы
Поеду - я, и побредёте вы.
И не один дорогою отстанет,
И первый ком о крышку гроба грянет, -
И наконец-то будет разрешён
Себялюбивый, одинокий сон.

И ничего не надобно отныне
Новопреставленной боярыне Марине.
***

В чёрном небе  - слова начертаны,
И ослепли глаза прекрасные...
И не страшно нм ложе смертное,
И не сладко нам ложе страстное.

В поте - пишущий, в поле - пашущий!
Нам знакомо иное рвение:
Лёгкий огнь, над кудрями пляшущий, -
Дуновение - вдохновения!
***
Тебе - через сто лет.

К тебе, имеющему быть рождённым
Столетие спустя, как отдышу, -
Из самых недр, как насмерть осуждённый,
Своей рукой - пишу:

- Друг! Не ищи меня! Другая мода!
Меня не помнят даже старики.
- Ртом не достать! Через Летейски воды
Протягиваю две руки.

Как два костра, глаза твои я вижу,
Пылающие мне в могилу - в ад, -
Ту видящие, что рукой не движет,
Умершую сто лет назад.

Со мной в руке - почти что горстка пыли -
Мои стихи! - я вижу: на ветру
Ты ищешь дом, где родилась я - или
В котором я умру.

На встречных женщин - тех - живых, счастливых, -
Горжусь - как смотришь, и ловлю слова:
- Сборище самозванок! Все мертвы вы!
Она одна жива!

Я ей служил служеньем добровольца!
Все тайны знал, весь склад её перстней!
Грабительницы мёртвых! Эти кольца
Украдены у ней!

О, сто моих колец! Мне тянет жилы,
Раскаиваюсь в первый раз,
Что столько я их вкривь и вкось дарила,
Тебя не дождалась!

И грустно мне ещё, что в этот вечер,
Сегодняшний - так долго шла я вслед
Садящемуся солнцу, - и навстречу
Тебе - через сто лет.

Бьюсь об заклад, что бросишь ты проклятье
Моим друзьям, во мглу могил:
- Все восхваляи! Розового платья
Никто не подарил!

Кто бескорыстней был?! - Нет, я корыстна!
Раз не убьёшь - корысти нет скрывать,
Что я у всех выпрашивала письма,
Чтоб ночью целовать.

Сказать? - Скажу! Небытие - условность,
Ты мне сейчас - страстнейший из гостей.
И ты откажешь перлу всех любовниц -
Во имя той - костей.
***
Кто создан из камня, кто создан из глины, -
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело - измена, мне имя - Марина,
Я - бренная пена морская.

Кто создан из глины, кто создан из плоти -
Тем гроб и надгробные плиты...
- В купели морской крещена - и в полёте
Своём - непрестанно разбита!

Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьётся моё своеволье.
Меня - видишь кудри беспутные эти? -
Земною не сделаешь солью.

Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной - воскресаю!
Да здравствует пена - весёлая пена -
Высокая пена морская!
***

Имя Орфея в каком-то смысле стало именем нарицательным. Но так ли ясна его история? Стоит лишь чуть углубиться в неё, и обнаруживается масса противоречий, двойственных толкований и сюрпризов.

Выдржки из главы Орфей (Р.Грейвз. «Мифы Древней Греции)

Орфей, сын фракийского царя Загра и музы Каллипсы, был самым известным из когда-либо живших поэтов и музыкантов. Аполлон подарил ему лиру, а музы научили его играть на ней, да так, что он не только очаровывал диких зверей, но заставлял деревья и скалы двигаться под звуки его музыки. В Зоне, что во Фракии, несколько древних горных дубов так и остались стоять в танце, в том виде, как он их оставил.

После посещения Египта Орфей присоединился к аргонавтам и добрался с ними до Колхиды, своей музыкой помогая им преодолевать множество препятствий. По возвращению он женился на Эвридике (которую так же называют Агриопой), и поселился во Фракии.

Однажды, неподалёку от Темпы, в долине реки Пенея, Эвридика повстречала Аристея, который захотел овладеть ею силой. Убегая, она наступила на змею и умерла от её укуса. Но Орфей смело спустился в Тартар в надежде вернуть её назад. Для этого он использовал щель близ Аорна, что в Феспротиде, и по прибытии в Аид не только очаровал перевозчика Харона, пса Кербера и трёх судей мёртвых своей горестной музыкой, но и на время прекратил муки осуждённых. Пленительная музыка тронуло сердце самого Гадеса, и он позволил вернуться Эвридике в мир живых. Гадес поставил лишь одно условие: по пути из Тартара Орфей не должен был оборачиваться назад до тех пор, пока Эвридика не выйдет на солнечный свет. Эвридика шла, ведомая звуками лиры, и уже завидев солнечный свет, Орфей обернулся, чтобы убедиться, что Эвридика идёт за ним, и в тот же миг потерял жену навеки.

Когда Дионис напал на Фракию, Орфей отказал ему в почестях и проповедовал другие священные таинства, убеждая фракийских мужчин в том, что жертвенное убийство – это зло. Каждое утро он поднимался на вершину горы Пангей, чтобы приветствовать рассвет, и почитал Гелиоса, , которого называл Аполлоном, величайшим среди богов. В македонском Дее Дионис в отместку наслал на него менад. Вначале менады подождали, пока их мужья войдут в храм Аполлона, жрецом которого был Орфей, а затем, захватив оружие мужчин, оставленное у дверей храма, ворвались внутрь, перебили своих мужей и разорвали Орфея надвое. Голову его они швырнули в реку Гебр. В конце концов всё ещё поющую голову прибило к острову Лесбос. 

Музы собрали его останки и погребли в Либерте, у подножия горы Олимп, и соловьи теперь там поют слаще, чем где-либо. Менады попытались смыть с себя кровь Орфея в реке Геликон, но бог реки ушёл глубоко под землю, появившись вновь почти через 4 мили

и уже под другим названием – Бафира. Так он избежал причастия к убийству.

Говорят, что Орфей проповедовал любовь к своему же полу, вызвав у Афродиты неменьшую ярость, чем у Диониса. Остальные боги-олимпийцы не согласились с тем, что убийство Орфея было оправданным, и Дионису удалось сохранить жизнь менадам, только превратив их в дубы.

Фракийские мужи, избежавшие побоища, решили впредь татуировать своих жён в назидании за убийство жрецов.

Что касается головы Орфея, то её погребли в пещере недалеко от Антиссы, в которой почитали Аполлона. В пещере голова пророчествовала и день и ночь до тех пор, пока Аполлон, обнаружив, что никто не приходит к его оракулам в Дельфах не пришёл, и встав над головой, не закричал: «Перестань вмешиваться в мои дела, ибо довольно я терпел тебя и твои песни!». После этого голова замолчала. Лиру Орфея волны тоже прибили к Лесбосу, где её возложили на почётное место в храме Аполлона.

Что же пишет по этому поводу Грейвз?

Будучи царём-жрецом, Орфей оказывался поражённым Перуном, т.е. обоюдоострым топором в дубовой роще в период летнего солнцестояния. Затем его разрывали менады культа быка, как они разрывали Загрея, или культа оленя, как Актеона. В классической Греции татуировки сохранились только во Фракии; на вазе, изображавшей убийство Орфея менадами, у одной из менад виден маленький олень, вытатуированный на предплечье. Этот Орфей не вступал в конфликт с культом Диониса потому, что сам был Дионисом и играл на простой Ольховой дудочке, а не на благородной лире. Так Прокл в комментариях к «Государству» Платона пишет: «Являясь основной фигурой дионисийских обрядов, Орфей, как считают, разделял судьбу самого бога».

Смерть Эвридики от укуса змеи и неудача Орфея с возвращением её в мир солнечного света фигурируют только в более поздних вариантах мифа. Похоже, что они возникли из-за неверного толкования изображений Орфея, которого приветствовали в Аиде, где его музыка настолько очаровала змею-богиню Гекату (или Агриопу), что она сделала поблажки душам всех посвящённых в орфические мистерии; а так же из-за ошибочного толкования других изображений, где Дионис, чьим жрецом был Орфей, спускался в Аид в поисках своей матери Семелы. От укуса змеи умирает не Эвредика, а её жертвы.

А вот что говорила об Орфее ясновидящая Ванга, которая уделяла этой теме особое внимание.

«Свой дар Орфей получил не от небес, а от Земли. Он прикладывал ухо к земле и пел. И дикие звери сидели вокруг и слушали его пение, но не принимали его. Орфей – очень земной. Он играл и на ивовом листочке, и на дудочке, вырезанной из вербы, и на коре вяза, бука, дуба. Он лежал на земле, и она напевала ему в уши свои мелодии. Орфей пел вместе с землёй.

Где бы не появлялся, он пел вместе с окружающей природой и птицами, и небо писало для него на земле мелодии, а он, проходя мимо, читал небесные знаки и снова пел.

Я вижу его сначала как несчастное дитя в отрепьях…Потом он превратился в молодого бродягу, несчастного и небритого, с неподстриженными ногтями. Но он продолжал петь. И песни подсказывала ему сама земля…

Я обычно вижу всё это, когда впадаю в транс, но никто никогда меня об этом не спрашивал. Но когда я сижу одна, то думаю про себя: «Боже, что только не случалось на свете!»»

И, наконец, стихи М. Цветаевой:

Эвридика – Орфею.

Для тех, отженивших последние клочья

Покрова (ни уст, ни ланит!...),

О, не превышение ли полномочий

Орфей, нисходящий в Аид?

Для тех, отрешивших последние звенья

Земного… На ложе из лож

Сложившим великую ложь лицезренья,

Внутрь зрящим – свидание нож.

Уплочено же – всеми розами крови

За этот просторный покрой

Бессмертья…До самых летейских верховий

Любивший – мне нужен покой.

Беспамятности…Ибо в призрачном доме

Сем – призрак ты, сущий, а явь –

Я, мёртвая…Что же скажу тебе кроме:

«Ты это забудь и оставь!»

Ведь не растревожишь же! Не повлекуся!

Ни рук ведь! Ни ст, чтоб припасть

Устами! – С бессмертья змеиным укусом

Кончается женская страсть.

Уплочено же – вспомяни мои крики! –

За этот последний простор.

Не надо Орфею ходить к Эвредике

И братьям тревожить сестёр.

Внизу иллюстрация картины Артура Уордла «Сказка».

Митра, Бог Рассвета!
Над стеной наших труб торжество:
Рим превыше всех наций, Но ты превыше всего!
Теперь позади перекличка,
И наш легион в пути.
Митра, солдат как и все мы
Дай нам силы это снести!

Митра, Бог Полудня!
Душит марево тут,
На головы давят нам шлемы,
А сандалии ноги жгут.
Теперь, в этот час звенящий,
Мы щуримся, хочется спать,
Митра, солдат, как и все мы
Помоги нам клятву сдержать!

Митра, Бог Заката!
На запад спускаешься ты,
.уходишь ты бессмертным,
Чтоб вновь воссиять с высоты.
Теперь, когда кончилась вахта,
Нет вина, позади наш час,
Митра, солдат, как и все мы,
Поддержи до рассвета нас!

Митра, Бог полуночи!
Видишь - бык умирает вновь?
Из тьмы на детей своих глянь ты,
Прими нашей жертвы кровь.
Много дорог проложил ты,
Они к свету ведут в ночи,
Митра, солдат, как и все мы,
Умирать в грозный час научи!



Стянула картинку, сама не знаю откуда. Впечатляет.)

С поляны коршун поднялся,
Высоко к небу он взвился.
Всё выше, дале вьётся он,
И вот ушёл за небосклон.

Природа-мать ему дала
Два мощных, два живых крыла -
А я здесь в поте и пыли,
Я, царь земли - прирос к земли!
------

О как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней...
Сияй, сияй, прощальный свет,
Любви последней, зори вечерней!

Пол неба обхватила тень,
Лишь там, на западе бродит сиянье,
Помедли, помедли, вечерний день,
Продлись, продлись очарованье.

Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность...
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство, и безнадежность.
------

Ты долго ль будешь за туманом
Скрываться, Русская звезда,
Или оптическим обманом
Ты облачишься навсегда?

Ужель навстречу жадным взорам
К тебе стремящимся в ночи,
Пустым и ложным метеором
Твои рассыпятся лучи?

Всё гуще мрак, всё пуще горе,
Всё неминуемей беда -
Взгляни, чей флаг там гибнет в море,
Проснись - теперь иль никогда...