Венок сонетов



Максимилиан Волошин

Lunaria

1
Жемчужина небесной тишины
На звездном дне овьюженной лагуны!
В твоих лучах все лица бледно-юны,
В тебя цветы дурмана влюблены.

Тоской любви в сердцах повторены
Твоих лучей тоскующие струны,
И прежних лет волнующие луны
В узоры снов навеки вплетены...

Твой влажный свет и матовые тени,
Ложась на стены, на пол, на ступени,
Дают камням оттенок бирюзы.

Платана лист на них еще зубчатой
И тоньше прядь изогнутой лозы...
Лампада снов, владычица зачатий!


2
Лампада снов! Владычица зачатий!
Светильник душ! Таинница мечты!
Узывная, изменчивая — ты
С невинности снимаешь воск печатей,

Внушаешь дрожь лобзаний и объятий,
Томишь тела сознаньем красоты
И к юноше нисходишь с высоты
Селеною, закутанной в гиматий.

От ласк твоих стихает гнев морей,
Богиня мглы и вечного молчанья,
А в недрах недр рождаешь ты качанья.

Вздуваешь воды, чрева матерей,
И пояса развязываешь платий,
Кристалл любви! Алтарь ночных заклятий!


3
Кристалл любви! Алтарь ночных заклятий!
Хрустальный ключ певучих медных сфер!
На твой ущерб выхолят из пещер,
Одна другой страшнее и косматей,

Стада Эмпуз; поют псалмы проклятий,
И душат псов, цедя их кровь в кратер,
Глаза у кошек, пятна у пантер
Становятся длиннее и крылатей.

Плоть призраков есть ткань твоих лучей,
Ты точишь камни, глину кирпичей;
Козел и конь, ягнята и собаки

Ночных мастей тебе посвящены.
Бродя в вине, ты дремлешь в черном маке,
Царица вод! Любовница волны!


4
Царица вод! Любовница волны!
Изгнанница в опаловой короне,
Цветок цветов! Небесный образ Иони!
Твоим рожденьем женщины больны...

Но не любить тебя мы не вольны;
Стада медуз томятся в мутном лоне
И океана пенистые кони
Бегут к земле и лижут валуны.

И глубиной таинственных извивов
Качания приливов и отливов
Внутри меня тобой повторены.

К тебе растут кораллы темной боли,
И тянут стебли водоросли воли
С какой тоской из влажной глубины!


5
С какой тоской из влажной глубины
Все смертное, усталое, больное,
Ползучее, сочащееся в гное,
Пахучее, как соки белены,

Как опиум волнующее сны,
Все женское, текучее, земное,
Все темное, все злое, все страстное,
Чему тела людей обречены, —

Слепая боль поднятой плутом нови,
Удушливые испаренья крови,
Весь Океан, плененный в руслах жил,

Весь мутный ил задушенных приятии,
Все, чем я жил, но что я не изжил —
К тебе растут сквозь мглу моих распятий.


6
К тебе растут сквозь мглу моих распятий
Цветы глубин. Ты затеплила страсть
В божнице тел. Дух отдала во власть
Безумью плоти. Круг сестер и братии

Разъяла в станы двух враждебных ратей.
Даров твоих приемлет каждый часть...
О, дай и мне к ногам твоим припасть!
Чем дух сильней, тем глубже боль и сжатей..

Вот из-за скал кривится лунный рог,
Спускаясь вниз, алея, багровея...
Двурогая! Трехликая! Афея!

С кладбищ земли, с распутий трех дорог
Дым черных жертв восходит на закате —
К Диане бледной, к яростной Гекате!


7
К Диане бледной, к яростной Гекате
Я простираю руки и мольбы:
Я так устал от гнева и борьбы —
Яви свой лик на мертвенном агате!

И ты идешь, багровая, в раскате
Подземных гроз, ступая на гробы,
Треглавая, держа ключи судьбы,
Два факела, кинжалы и печати.

Из глаз твоих лучатся смерть и мрак,
На перекрестках слышен вой собак,
И на могильниках дымят лампады.

И пробуждаются в озерах глубины,
Точа в ночи пурпуровые яды,
Змеиные, непрожитые сны.


8
Змеиные, непрожитые сны.
Волнуют нас тоской глухой тревоги.
Словами змия; «Станете, как боги!»
Сердца людей извечно прожжены.

Тавром греха мы были клеймлены
Крылатым стражем, бдящим на пороге.
И нам, с тех пор бродящим без дороги,
Сопутствует клеймленный лик Луны.

Века веков над нами тяготело
Всетемное и всестрастное тело
Планеты, сорванной с алмазного венца.

Но тусклый свет глубоких язв и ссадин
Со дна небес глядящего лица
И сладостен и жутко безотраден.


9
И сладостен и жутко безотраден
Безумный сон зияющих долин.
Я был на дне базальтовых теснин.
В провал небес (о, как он емко-жаден!)

Срывался ливень звездных виноградин,
И солнца диск, вступая в свой притин,
Был над столпами пламенных вершин,
Крылатый и расплесканный — громаден.

Ни сумрака, ни воздуха, ни вод —
Лишь острый блеск гранитов, сланцев, шпатов.
Ни шлейфы зорь, ни веера закатов

Не озаряют черный небосвод, —
Неистово порывист и нескладен
Алмазный бред морщин твоих и впадин.


10
Алмазный бред морщин твоих и впадин
Томит и жжет. Неумолимо жестк
Рисунок скал, базальтов черный лоск,
Строенье арок, стрелок, перекладин.

Вязь рудных жил, как ленты пестрых гадин,
Наплывы лавы бурые, как воск,
И даль равнин, как обнаженный мозг...
Трехдневный полдень твой кошмарно-страден

Пузырчатые осыпи огня
Сверкают в нимбе яростного дня,
А по ночам над кратером Гиппарха

Бдит «Volva» — неподвижная звезда,
И отливает пепельно-неярко
Твоих морей блестящая слюда.


11
Твоих морей блестящая слюда
Хранит следы борьбы и исступлений,
Застывших мук, безумных дерзновений,
Двойные знаки пламени и льда.

Здесь рухнул смерч вселенских «Нет» и «Да».
От моря Бурь до Озера Видений,
От призрачных полярных взгромождений,
Не видевших заката никогда,

До темных цирков Mare Tenebrarum —
Ты вся порыв, застывший в гневе яром.
И страшный шрам на кряже Лунных Альп

Оставила небесная секира.
Ты, как Земля, с которой сорван скальп, —
Лик Ужаса в бесстрастности эфира!


12
Лик Ужаса в бесстрастности эфира —
Вне времени, вне памяти, вне мер!
Ты кладбище немыслимых Химер,
Ты иверень разбитого Потира.

Зане из сонма ангельского клира
На Бога Сил, Творца бездушных сфер,
Восстал в веках Денница-Люцифер,
Мятежный князь Зенита и Надира.

Ваяя смертью глыбы бытия
Из статуй плоти огненное «Я»
В нас высек он; дал крылья мысли пленной,

Но в бездну бездн был свергнут навсегда.
И остов недосозданной вселенной —
Ты вопль тоски, застывший глыбой льда.


13
Ты вопль тоски, застывший глыбой льда!
Сплетенье гнева, гордости и боли,
Бескрылый взмах одной безмерной воли,
Средь судорог погасшая звезда.

На духов воль надетая узда,
Грааль борьбы с причастьем горькой соли.
Голгофой душ пребудешь ты, доколе
Земных времен не канет череда.

Умершие, познайте слово Ада;
«Я разлагаю с медленностью яда
Тела в земле, а души на луне».

Вокруг земли чертя круги вампира,
И токи жизни пьющая во сне —
Ты жадный труп отвергнутого мира!


14
Ты жадный труп отвергнутого мира,
К живой земле прикованный судьбой.
Мы, связанные бунтом и борьбой,
С вином приемлем соль и с пеплом миро.

Но в день Суда единая порфира
Оденет нас — владычицу с рабой.
И пленных солнц рассыпется прибой
У бледных ног Иошуа Бен-Пандира.

Но тесно нам венчальное кольцо:
К нам обратив тоски своей лицо,
Ты смотришь прочь неведомым нам ликом,

И пред тобой, — пред Тайной глубины,
Склоняюсь я в молчании великом,
Жемчужина небесной тишины!


15
Жемчужина небесной тишины,
Лампада снов, владычица зачатий,
Кристалл любви, алтарь ночных заклятий,
Царица вод, любовница волны.

С какой тоской из влажной глубины
К тебе растут сквозь мглу моих распятий,
К Диане бледной, к яростной Гекате
Змеиные, непрожитые сны.

И сладостен, и жутко-безотраден
Алмазный бред морщин твоих и впадин,
Твоих морей блестящая слюда —

Лик Ужаса в бесстрастности эфира,
Ты вопль тоски, застывший глыбой льда,
Ты жадный труп отвергнутого мира!

Артюр Рембо



20 октября - День Рождение Жана Николя Артюра Рэмбо

Жан Никола Артюр Рембо (20 октября 1854). Профессор.
Основоположник символизма. Дерзкий разрушитель и созидатель. Странная биография, жизнь, поступки, гениальность не от мира сего: все стихи, перевернувшие мир, написал в периоде с 15 до 18 лет (возраст Быка). Непонятый современниками безумец своего времени.

"Я в самом деле из загробного мира, - и никаких поручений."

"Я говорю, надо стать ясновидцем, сделать себя ясновидцем.
Поэт превращает себя в ясновидца длительным, безмерным и обдуманным приведением в расстройство всех чувств. Он идет на любые формы любви, страдания, безумия. Он ищет сам себя. Он изнуряет себя всеми ядами, но всасывает их квинтэссенцию. Неизъяснимая мука, при которой он нуждается во всей своей вере, во всей сверхчеловеческой силе; он становится самым больным из всех, самым преступным, самым проклятым - и ученым из ученых! Ибо он достиг неведомого. Так как он взрастил больше, чем кто-либо другой, свою душу, и так богатую! Он достигает неведомого, и пусть, обезумев, он утратит понимание своих видений, - он их видел! И пусть в своем взлете он околеет от вещей неслыханных и несказуемых."


Жизнь длилась тридцать семь лет; стихотворство, начатое в ранней юности, длилось четыре года; далее -- полное литературное молчание, беспокойные скитания, в замысле нацеленные в Азию, но реализованные на Ближнем Востоке и в Центральной Африке; многообразные занятия: колониальная армия, каменоломня, экспортные фирмы; в заключение -- торговля оружием в интересах абиссинского негуса и, между делом, сообщения в географическое общество о неисследованных областях Африки; кратковременная поэтическая активность отмечена бешеным темпом развития, который уже после двух лет привел к взрыву первоначальных творческих установок и всей предшествующей литературной традиции; в результате -- создание языка, остающегося и по сей день языком современной лирики: таковы особенности личности Рембо.

Тексты Рембо дезориентируют, его язык богат не только брутальными выпадами, но и волшебной мелодикой. Иногда кажется, словно Рембо говорит в небесной одушевленности, словно он пришел из другого мира -- лучезарного, упоительного. Андре Жид назвал его "горящим терновым кустом". Другим он представлялся ангелом, Малларме писал об "ангеле в изгнании". Диссонантное произведение вызывает необычайно противоречивые суждения. Они функционируют между трактовкой Рембо как величайшего поэта и как неврастенического юноши, вокруг которого сложились невероятные легенды. Холодное исследование легко может удостоверить элементарные переоценки. Но даже эти переоценки свидетельствуют о мощи, исходящей от Рембо. Независимо от любых мнений и суждений, нельзя уклониться от феномена Рембо: метеором вспыхнул он и пропал, однако его огненная полоса до сих пор пересекает небо поэзии. Авторы, которые его поздно открыли и работали вне его влияния, признавались, что над ними тяготеет тот же самый "творческий рок", что "внутренняя ситуация" повторяется в диапазоне одного культурного периода. В таком духе писал Готфрид Бенн в 1955 году.


ЗАВОРОЖЕННЫЕ

Где снег ночной мерцает ало,
Припав к отдушине подвала,
Задки кружком, -

Пять малышей - бедняги! - жадно
Глядят, как пекарь лепит складно
Из теста ком.

Им видно, как рукой искусной
Он в печку хлеб сажает вкусный,
Желтком облив.

Им слышно: тесто поспевает
И толстый пекарь напевает
Простой мотив.

Они все съежились в молчанье...
Большой отдушины дыханье
Тепло, как грудь!

Когда же для ночной пирушки
Из печки калачи и плюшки
Начнут тянуть

И запоют у переборок
Ряды душистых сдобных корок
Вслед за сверчком, -

Что за волшебное мгновенье.
Душа детишек в восхищенье
Под их тряпьем.

В коленопреклоненной позе
Христосики в ночном морозе
У дырки той,

К решетке рожицы вплотную,
За нею видят жизнь иную,
Полны мечтой.

Так сильно, что трещат штанишки
С молитвой тянутся глупышки
В открытый рай,

Который светлым счастьем дышит.
А зимний ветер им колышет
Рубашки край.



ЗИМНЯЯ МЕЧТА

В вагонах голубых и розовых и алых
Уехать от зимы!
Там в каждом уголке для поцелуев шалых
Приют отыщем мы.

Закроешь ты глаза, забыв, как ветер колкий
Гримасничает за окном,
Как черти черные и бешеные волки
Стенают в сумраке ночном.

И, словно паучок, щеки твоей коснется
Мой быстрый поцелуй, и скромно отвернется
Притворная щека.

«Поймай!» - прошепчешь ты, мы обо всем забудем:
На шее, на груди всю ночь искать мы будем
Бродяжку-паучка.



МОЕ БРОДЯЖЕСТВО

В карманах продранных я руки грел свои;
Наряд мой был убог, пальто — одно названье;
Твоим попутчиком я, Муза, был в скитанье
И — о-ля-ля! - мечтал о сказочной любви.

Зияли дырами протертые штаны.
Я — мальчик с пальчик — брел, за рифмой поспешая.
Сулила мне ночлег Медведица Большая,
Чьи звезды ласково шептали с вышины;

Сентябрьским вечером, присев у придорожья,
Я слушал лепет звезд; чела касалась дрожью
Роса, пьянящая, как старых вин букет;

Витал я в облаках, рифмуя в исступленье,
Как лиру, обнимал озябшие колени,
Как струны, дергая резинки от штиблет.

Без заголовка



Я болен, я знаю – прошлого не вернешь.
На улице – дождь…
Бесконечный, как слезы,
Которыми пишу тебе в сотый раз,
И тысячи глаз безмолвно смотрят на нас.
В них нет милосердия или угрозы,
Песчинками падает время, и тает мой разум,
Я помню еще имена… Твое и мое,
Палач не торопится, только скользит острие
По венам, чтоб к сердцу добраться…
Не рвите мне крылья! Огонь только начал еще разгораться!
И времени – две песчинки останется, на два слова –
Чтобы сказать: «Люблю тебя…» - раньше и – снова…
Померкнет рассудок и боль от потерь…
Люблю тебя… Раньше, всегда и теперь,
Чтоб прохрипеть на последнем вздохе:
«Любовь моя…» - вызов случайной эпохе,
Случившейся с нами… Наш крест – амнезия,
И разве мы мало бежали, просили?..
В ответ – лишь вселенская тишина,
И плачет октябрь… Мы стоим у окна
И смотрим, в надежде безумной, пустой,
Что голос знакомый услышим: «Открой…»

Он спал и не чувствовал, как отделяется от самого себя, как за спиной вырастают черно-синие мощные крылья. В отчаянном бессилии помочь, разглядеть, вспомнить, от силы, исходящей от них, вспыхивали дома, вздымались цунами, с гор сходили лавины, весь мир лихорадило, а Наблюдатели смотрели все теми же холодными, ничего не выражающими глазами…

«Изабелла, или горшок с базиликом» Джона Китса в живописи



Сюжет знаменитой поэмы Джона Китса, вдохновлявшей художников, был заимствован из «Декамерона» Боккаччо.
Это рассказ о любви, вспыхнувший между Изабеллой и Лоренцо. Лоренцо был слугой в доме, где Изабелла жила со своими богатыми и заносчивыми братьями. Когда те узнали об их отношениях, то решили тайно убить юношу, чтобы избавить сестру от позора. Изабелла ничего не знала о судьбе Лоренцо и сильно тосковала.
Однажды ночью дух Лоренцо явился девушке и указал, где братья зарыли его зарыли тело. Изабелла отправилась туда, выкопала голову возлюбленного и спрятала в горшок с базиликом, с котором проводила почти все время.
Когда братья узнали, что именно хранится в горшке, они, боясь наказания, похитили его у сестры и сбежали. А Изабелла умерла от горя и тоски.

Китс написал «Изабеллу…» в 1818 году, пересказав пятую новеллу четвертого дня «Декамерона». Но уже через год после написания он весьма критически оценивал поэму и только по настоянию друзей включил ее в сборник 1820 г.: «В ней слишком много жизненной неопытности и простодушного неведения. Это могло бы быть очень хорошо, когда человека нет в живых, но при жизни это не годится. Будь я рецензентом, я назвал бы "Изабеллу" слабой, со всех сторон уязвимой поэмой, до смешного серьезной и печальной. Если можно так выразиться, драматургическая способность позволяет мне полностью проникнуться каким-то чувством, но in Propria Persona [In Propria Persona (лат.) - от соответствующего лица] мне следует быть готовым к тому, чтобы самому слегка над ним посмеяться…»

Тем не менее, сюжет именно благодаря стихотворной обработке Китса пользовался большой популярностью в живописи. Особую любовь питали к нему прерафаэлиты.

В 1849 году Джон Эверетт Миллес написал картину «Лоренцо и Изабелла».
Все герои в сборе. И все живы. Но братья Изабеллы уже знают, что убьют ее возлюбленного. Один из них тайком пинает собаку сестры. А на окне уже стоит тот самый горшок.


Читать далее

Френсис Бретт Янг. "Артура больше нет..."



Hic Jacet Arthurus Rex Quondam Rexque Futurus
Здесь сам Артур лежит и часа ждёт:
Он правил в прошлом и ещё придёт


Артура больше нет... И спит Тристан,
Обняв разбитый меч – Изольда спит
С ним рядом, где стремится в океан
Поток, которым Лионесс укрыт.

Мёртв Ланселот... Осела пыль времён,
И шлемов ярких медь – труха в гробах.
Героев упокоил Авалон:
Гавейн, Гарет и Галахад – все прах.

Где стен твоих обломки, Камелот?
Где гордый Тинтагель в руинах дремлет?
Где светлых дев останки червь грызёт?
То Мерлин знал, но он уж нам не внемлет.

И Гвиневеру больше не зови –
Не ставь на суд красу самой весны,
В чьё имя ноты боли и любви
Из песни соловьиной вплетены...

Не обернётся правда красотою,
И ты поймёшь, что паладин – не свят,
Элейн была девчонкою простою,
И грязной деревушкой – Астолат,

А весь тот славный мир – лишь гобелен,
Поэтом сотканный, что, как паук,
Нить выжав из себя, опутал тлен,
Украсив миф трудом искусных рук...

И всё там ложь? О нет! Могучий Рим
Сгнил на корню и свой закончил век,
Но чудо совершив, расцвёл над ним
Последний, жизнь вбирающий побег –

Британский дух. И горстка удальцов –
Простых и грубоватых, но из тех,
Кто за свободу умереть готов –
Надев отцом завещанный доспех,

Меч обнажив, с копьём наперевес
Средь бури чёрной подняла свой стяг,
Величьем осиянная с небес,
Перед которым преклонился враг

И сам сложил легенды, что гремели
По всей земле, хоть бой давно угас,
И кто героев вёл на самом деле –
Артур, Амброзий? – рок сокрыл от нас.

Их было мало... У какого трона
И как они ушли во мглу веков –
Окрасив кровью гвентского дракона
Или молитвой славя лик Христов?

Но знаем мы: когда топтал их прах
Саксонский сброд, померк небесный свет
Над островом британским, и в слезах
Шептал народ: «Артура больше нет...»

Перевод Алексея Круглова

16 октября - день рождения Оскара Уайльда



Оскар Уайльд. "Искушение любовью"

"Вы считаете, что это проявление слабости – поддаться искушению? О нет, бывают такие опасные искушения, Что человеку требуется все мужество и смелость, чтобы поддаться им"


Своими талантами и пороками знаменитый английский писатель Оскар Уайльд в некоторой мере обязан родителям. Отец, доктор медицинских наук, отличался пристрастием к алкоголю и сексуальной невоздержанностью. Мать Оскара Уайльда Франческа была журналисткой, считала свою девичью фамилию – Элджи – искаженной формой от Алигьери и причисляла Данте к своим предкам. Ярая националистка и феминистка, она писала пламенные стихи о судьбе родной Ирландии под псевдонимом Сперанца, шокировала свет откровенными нарядами и необычными прическами. Высказывания Сперанцы не уступали ее костюмам. "Единственное, ради чего стоит жить, – это грех", – признавалась позже шестидесятилетняя мадам Уайльд.

В 1884 Оскар Уайльд женился на Констанц Ллойд, которая была на четыре года моложе его. Она была образованна, знала несколько европейских языков и имела независимый склад ума. Она родила Уайльду двух сыновей – Сирила и Вивиана. Следующие десять лет стали самым успешным в творческом отношении периодом жизни писателя – он написал свои лучшие пьесы: "Веер Леди Уандермир", "Как важно быть серьезным", "Идеальный муж", "Женщина, не стоящая внимания" – в которых проявилось все его изящное остроумие, глубина мысли и знание светских пороков.

Однако наибольшую известность приобрел его знаменитый роман "Портрет Дориана Грея", ставший символом декаданса и гедонизма. Оскар Уайльд так проникновенно и эротично описывал главного героя - нарциссичного красавца Дориана Грея, что гомосексуальный подтекст романа - хотя в нем не было никаких откровенных сцен на эту тему - стал очевиден. Это взбудоражило общественность, оскорбленную темой гомосексуальности, которая была запрещена в Англии и считалась уголовным преступлением. В дальнейшем это сыграет печальную роль во время суда над Оскаром Уайльдом.


ПАРИЖСКИЙ ЛЮБИМЕЦ

Мало кто во Франции был знаком с творчеством Оскара Уайльда, когда он приехал туда в начале 90-х годов XIX века, если не считать некоторых поэтов, писателей и журналистов. Они приветствовали культ декаданса, чьим идеальным воплощением стал Дориан Грей.

Английский писатель стал завсегдатаем литературных салонов, и, будучи человеком безудержного темперамента, далеким от политических и финансовых скандалов, искал забвения в праздности и сумасбродстве. Его имя не сходило с первых страниц французских и английских газет, а его творчество закладывало основы целого литературного движения конца XIX века. Даже в разговорах о своих пьесах Оскар Уайльд не обходился без насмешливого взгляда и скандальных нравов. В беседе с испанским дипломатом Гомесом Карилльо, который представил его Полю Верлену, Уайльд говорил о том, каким, по его мнению, должен быть костюм Сары Бернар в роли Саломеи: "Да, она будет совершенно обнаженной. Только украшения, множество украшений, настоящий плетеный узор из драгоценных камней; все камни будут сверкать, создавая подлинную музыкальную ткань на ее бедрах, запястьях, руках, вокруг шеи и на груди, а их сверкание еще больше оттенит бесстыдство ее смуглой кожи. Дело в том, что я не могу представить себе Саломею, творящую свои деяния неосознанно, Саломею, которая была бы всего лишь пассивным инструментом... Ее желание должно стать бездной, а испорченность океаном. Даже жемчужины должны умирать от страсти у нее на груди".


НЕПРЕОДОЛИМОЕ ИСКУШЕНИЕ

Летом 1891 года произошла встреча, роковым образом изменившая жизнь Оскара Уайльда, подарившая ему сильнейшую страсть его жизни. Это была встреча с молодым лордом Альфредом "Бози" Дугласом, третьим сыном маркиза Куинсбери.

Своим прозвищем Альфред обязан матери, которая звала его Boysie, что просто означало "малыш", "маленький мальчик". Позже Дуглас сократил его до 'Bosie', и он действительно оставался в душе маленьким мальчиком до конца своих дней. То же самое можно было сказать об Оскаре Уайльде. Они оба были pueri aeterni, то есть вечно молодыми. Красота Бози, его аристократическое происхождение, поэтические устремления, его импульсивная, страстная натура, нарциссизм и любовь к красивой жизни покорили Уайльда. В своих письмах к Бози - поэтичных, дышащих страстью и нежностью и ставших роковой уликой против своего создателя - Оскар сравнивал его с Антиноем - божественно красивым юношей, который был любовником римского императора Адриана. Однако если в античные времена гомосексуальная любовь приветствовалась и считалась высоким чувством, то Европа XIX века была менее снисходительна к такого рода привязанностям. В марте 1893 года случилась и первая неприятность, ставшая предвестником будущих трагедий. Несколько дней спустя у выхода из театра Уайльда поджидал незнакомый молодой человек по имени Ален, который предложил Уайльду оригиналы его страстных писем к Бози за десять фунтов; Уайльд воскликнул: "Десять фунтов! Вы ничего не смыслите в литературе. Если бы вы попросили у меня пятьдесят, тогда я, может быть, и заплатил бы вам. С другой стороны, у меня есть копии этих писем, и мне совершенно не нужен оригинал. До свидания". Затем он посмотрел на женственную внешность юноши и насмешливо заметил: "Сдается мне, что вы ведете чудесную жизнь маленького развратника".


СКАНДАЛЬНЫЙ УСПЕХ

И все же, если не принимать во внимание развязное и вызывающее поведение Уайльда, позы, свойственные ему в этот период, всеразрастающиеся скандальные слухи по поводу его отношений с Бози, которому он только что подарил запонки - четыре селенита в виде сердечек, украшенных бриллиантами и рубинами, некоторые фразы из пьес обретали гораздо более глубокое звучание, чем это могло показаться на первый взгляд. Именно они выражают тревогу, которая уже начинает проступать у Уайльда сквозь маску благополучия:
"Только любовь может сохранить человеку жизнь... Мое прошлое было всегда со мной... Ведь это мой позор соединил нас так неразрывно. Это мой позор сделал тебя для меня еще дороже... Ты плод моего позора, так останься же им навсегда!"

На лето Оскар снимал дачу в Горинге на берегу Темзы. Он занимался тем, что готовил издание "Веера леди Уиндермир", придумывая сюжет для новой пьесы и отдавшись во власть своей природной лени. Он совершил короткую поездку в Джерси на представление "Женщины, не стоящей внимания" и ожидал приезда Бози, который покинул Оксфорд, не получив диплома. После приезда Бози Констанс немедленно увезла из Горинга обоих сыновей. Оставшись вдвоем, любовники наслаждались жизнью. Между тем тучи начинали сгущаться, несмотря на идиллические декорации, купания и солнечные ванны, которые Бози принимал обнаженным, шокируя деревенского пастора, в ужасе спасавшегося бегством при виде подобного зрелища и не желавшего слушать объяснения, о сценах из греческой древности.


АГОНИЯ ЛЮБВИ

После очередной яростной ссоры с Дугласом и последующим за ней страстным примирением, любовники вернулись в Лондон. По пути Дуглас выразил желание, чтобы Уайльд взял для них двоих номер в отеле "Савой", что Уайльд и сделал. Через несколько дней в отель явилась Констанс и принесла мужу, которого она теперь нечасто видела, почту. Когда она стала просить его вернуться домой, он в шутку прикинулся, будто не был дома так долго, что забыл адрес, и Констанс улыбнулась сквозь слезы.

Дуглас ни за что не соглашался входить в отель "Савой" через боковую дверь; все непременно должны были видеть, как Оскар Уайльд идет через парадный вход рука об руку со своим молодым человеком. "Пребывание там оказалось для меня роковым", - напишет впоследствии Уайльд.

Вызывающая связь Оскара Уайльда и Альфреда Дугласа, которую они больше не скрывали, взбудоражила консервативное английское общество, в котором господствовала ханжеская викторианская мораль. В 1985 году Оскар Уайльд был обвинен в "позорной гомосексуальной связи" и заключен под арест. Этому немало способствовал отец Дугласа, маркиз Куинберри, который всей душой ненавидел Уайльда, обвиняя его в позоре, который якобы пал на его сына.

Суд над Уайльдом был одним из самых скандальных процессов XIX века. Человеку вменялись в вину его природные наклонности. Уликами против Оскара Уайльда стали его похищенные письма к Бози, а также свидетельства гей-проституток, вступавших с ним в связь. Писатель был приговорен к двум годам каторги. Лишение свободы сильно надломило его морально и физически. Однако даже тюрьма не смогла убить его роковую страсть. Презрев общественное мнение, он снова вернулся к Бози и поселился с ним в Неаполе, осознавая, что это означает почти полную потерю его состояния в пользу его жены. Оскар писал своему другу Тернеру: "Я не могу сопротивляться огромной любви, которую я испытываю к Бози. Я люблю, и всегда любил его. Из-за него я сломал себе жизнь, и поэтому мне кажется, что теперь я обречен любить его еще сильнее... Моя любовь - трагедия, но я не могу представить своей жизни без него, ведь она сразу превратится в бесполезное и тоскливое существование".

Однако счастье Уайльда длилось всего пять месяцев. Суровые условия каторжных работ подорвали его здоровье и надломили жизненный дух, который начал постепенно покидать его тело... Последние три года жизни он провел в скитаниях по Европе, в дешевых отелях и в одиночестве. Оскар Уайльд скончался от менингита в 46-летнем возрасте 30 ноября 1900 года. Покинутый и забытый почти всеми, кого он считал своими друзьями, Оскар Уайльд, однако, не отказался от своих убеждений. "Патриот, брошенный в тюрьму за любовь к своей стране, все равно любит свою страну, а поэт, осужденный на каторгу за любовь к мужчине, все равно любит его. Чтобы отвратить от себя угрозу, мне достаточно было признать, что гомосексуальная любовь позорна. Но я считаю ее не менее благородной, чем все остальные формы любви!"




Ноктюрна золото и синь
Гармония сменила в сером;
Бот, охристым гружёный сеном,
Отчалил. И озноб, и стынь.

Туман, домов меняя вид,
Расправил бледно-жёлтый полог;
И кажется, что свод Сент-Пола,
Как шар, над городом висит.

Вдруг жизнь проснулась: по мостам
Повозок сельских вереницы
Загрохотали; с криком птица
Летит навстречу небесам.

И утро поцелуи шлёт
Девице с тусклыми кудрями;
Она одна под фонарями:
Уста – огонь, а сердце – лёд.

15 октября. День рождения Михаила Лермонтова



ЛЕРМОНТОВ Михаил Юрьевич [3 (15) октября 1814, Москва 15 (27) июля 1841, подножье горы Машук, близ Пятигорска; похоронен в селе Тарханы Пензенской области], русский поэт.


Неведомый избранник

Брак родителей Лермонтова богатой наследницы М. М. Арсеньевой (1795-1817) и армейского капитана Ю. П. Лермонтова (1773-1831) был неудачным. Ранняя смерть матери и ссора отца с бабушкой Е. А. Арсеньевой тяжело сказались на формировании личности поэта. Лермонтов воспитывался у бабушки в имении Тарханы Пензенской губернии; получил превосходное домашнее образование (иностранные языки, рисование, музыка). Романтический культ отца и соответствующая трактовка семейного конфликта отразились позднее в драмах Menschen und Leidenschaften ("Люди и страсти", 1830), "Странный человек" (1831). Значимы для формирования Лермонтова и предания о легендарном основоположнике его рода шотландском поэте Томасе Лермонте. К сильным впечатлениям детства относятся поездки на Кавказ (1820, 1825).

С 1827 Лермонтов живет в Москве. Он обучается в Московском университетском благородном пансионе (сентябрь 1828 март 1830), позднее в Московском университете (сентябрь 1830 июнь 1832) на нравственно-политическом, затем словесном отделении.

Ранние поэтические опыты Лермонтова свидетельствуют об азартном и бессистемном чтении предромантической и романтической словесности: наряду с Дж. Г. Байроном и А. С. Пушкиным для него важны Ф. Шиллер, В. Гюго, К. Н. Батюшков, философская лирика любомудров; в стихах масса заимствованных строк (фрагментов) из сочинений самых разных авторов от М. В. Ломоносова до современных ему поэтов. Не мысля себя профессиональным литератором и не стремясь печататься, Лермонтов ведет потаенный лирический дневник, где чужие, иногда контрастные формулы служат выражением сокровенной правды о великой и непонятой душе. Пережитые в 1830-32 увлечения Е. А. Сушковой, Н. Ф. Ивановой, В. А. Лопухиной становятся материалом для соответствующих лирико-исповедальных циклов, где за конкретными обстоятельствами скрывается вечный, трагический конфликт.

Одновременно идет работа над романтическими поэмами от откровенно подражательных "Черкесов" (1828) до вполне профессиональных "Измаил-бея" и "Литвинки" (обе 1832), свидетельствующих об усвоении Лермонтовым жанрового (байроновско-пушкинского) канона (исключительность главного героя, "вершинность" композиции, "недосказанность" сюжета, экзотический или исторический колорит). К началу 1830-х гг. обретены "магистральные" герои поэтической системы Лермонтова, соотнесенные с двумя разными жизненными и творческими стратегиями, с двумя трактовками собственной личности: падший дух, сознательно проклявший мир и избравший зло (первая редакция поэмы "Демон", 1829), и безвинный, чистый душой страдалец, мечтающий о свободе и естественной гармонии (поэма "Исповедь", 1831, явившаяся прообразом поэмы "Мцыри"). Контрастность этих трактовок не исключает внутреннего родства, обеспечивающего напряженную антитетичность характеров всех главных лермонтовских героев и сложность авторской оценки.


Смутное время

Оставив по не совсем ясным причинам университет, Лермонтов в 1832 переезжает в Петербург и поступает в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров; выпущен корнетом Лейб-гвардии гусарского полка в 1834. Место высокой поэзии занимает непечатное стихотворство ("Юнкерские поэмы"), место трагического избранника циничный бретер, сниженный двойник "демона". В то же время идет работа над романом "Вадим" (не закончен), где ультраромантические мотивы и стилистические ходы (родство "ангела" и "демона", "поэзия безобразности", языковая экспрессия) сопутствуют тщательной обрисовке исторического фона (восстание Пугачева). "Демоническая" линия продолжается в неоконченном романе из современной жизни "Княгиня Лиговская" (1836) и драме "Маскарад". Последней Лермонтов придавал особое значение: он трижды подает ее в цензуру и дважды переделывает.


Поэт поколения

К началу 1837 у Лермонтова нет литературного статуса: многочисленные стихотворения (среди них признанные в будущем шедеврами "Ангел", 1831; "Парус", 1831; "Русалка", 1832; "Умирающий гладиатор", 1836; поэма "Боярин Орша", 1835-36) в печать не отданы, романы не закончены, "Маскарад" не пропущен цензурой, опубликованная (по неподтвержденным сведениям без ведома автора) поэма "Хаджи Абрек" (1834) резонанса не вызвала, связей в литературном мире нет (значима "невстреча" с Пушкиным). Слава к Лермонтову приходит в одночасье со стихотворением "Смерть поэта" (1937), откликом на последнюю дуэль Пушкина. Текст широко распространяется в списках, получает высокую оценку как в пушкинском кругу, так и у публики, расслышавшей в этих стихах собственную боль и возмущение. Заключительные строки стихотворения с резкими выпадами против высшей аристократии вызвали гнев Николая I. 18 февраля Лермонтов был арестован и вскоре переведен прапорщиком в Нижегородский драгунский полк на Кавказ.

Ссылка продлилась до октября 1837: Лермонтов изъездил Кавказ, побывал в Тифлисе, лечился на водах (здесь произошло знакомство со ссыльными декабристами, в том числе поэтом А. И. Одоевским, а также с В. Г. Белинским); изучал восточный фольклор (запись сказки "Ашик-Кериб"). Публикация в 1837 стихотворения "Бородино" упрочила славу поэта.

С апреля 1838 по апрель 1840 Лермонтов служит в Лейб-гвардии гусарском полку, уверенно завоевывая "большой свет" и мир литературы. Устанавливаются связи с пушкинским кругом семейством Карамзиных, П. А. Вяземским, В. А. Жуковским (благодаря посредничеству последнего в "Современнике" в 1838 печатается поэма "Тамбовская казначейша") и А. А. Краевским (публикация "Песни про царя Ивана Васильевича..." в редактируемых Краевским "Литературных прибавлениях к "Русскому инвалиду", 1838; систематическое сотрудничество с возглавленным Краевским в 1839 журналом "Отечественные записки"). Лермонтов входит в фрондерско-аристократический "кружок шестнадцати".

В зрелой лирике Лермонтова доминирует тема современного ему общества безвольного, рефлексирующего, не способного на деяние, страсть, творчество. Не отделяя себя от больного поколения ("Дума", 1838), высказывая сомнения в возможности существования поэзии здесь и сейчас ("Поэт", 1838; "Не верь себе", 1839; "Журналист, читатель и писатель", 1840), скептически оценивая жизнь как таковую ("И скучно, и грустно...", 1840), Лермонтов ищет гармонию в эпическом прошлом ("Бородино", "Песня про царя Ивана Васильевича...", где демонический герой-опричник терпит поражение от хранителя нравственных устоев), в народной культуре ("Казачья колыбельная песня", 1838), в чувствах ребенка ("Как часто пестрою толпою окружен...", 1840) или человека, сохранившего детское мировосприятие ("Памяти А. И. О<доевского>", 1839; <М. А. Щербатовой>, 1840). Богоборчество ("Благодарность", 1840), мотивы невозможности любви и губительной красоты ("Три пальмы", 1839; "Утес", "Тамара", "Листок", "Морская царевна", все 1841) соседствуют с поиском душевной умиротворенности, связываемой то с деидеологизированной национальной традицией ("Родина", "Спор", оба 1841), то с мистическим выходом за пределы земной обреченности ("Выхожу один я на дорогу...", 1841). То же напряженное колебание между полюсами мироотрицания и любви к бытию, между земным и небесным, проклятьем и благословением присуще вершинным поэмам Лермонтова последней редакции "Демона" и "Мцыри" (обе 1839).

В 1838-40 написан роман "Герой нашего времени": первоначально составившие его разножанровые новеллы печатались в "Отечественных записках" и, возможно, не предполагали циклизации. В романе пристально исследуется феномен современного человека; тщательно анализируются антиномии, присущие и поэтическому миру Лермонтова. Появление отдельного издания романа (апрель 1840) и единственного прижизненного сборника "Стихотворения М. Лермонтова" (октябрь 1840; включены "Мцыри", "Песня про царя Ивана Васильевича...", 26 стихотворений) стали ключевыми литературными событиями эпохи, вызвали критическую полемику, особое место в которой принадлежит статьям Белинского.


Неожиданный финал

Дуэль Лермонтова с сыном французского посла Э. де Барантом (февраль 1840) привела к аресту и переводу в Тенгинский пехотный полк. Через Москву (встречи со славянофилами и Н. В. Гоголем на его именинном обеде) поэт отбывает на Кавказ, где принимает участие в боевых действиях (сражение на речке Валерик, описанное в стихотворении "Я к вам пишу случайно, право..."), за что представляется к наградам (вычеркнут из списков императором Николаем I).

В январе 1841 отбывает в Петербург, где, просрочив двухмесячный отпуск, находится до 14 апреля, вращаясь в литературных и светских кругах. Лермонтов обдумывает планы отставки и дальнейшей литературной деятельности (известен замысел исторического романа; есть сведения о намерении приняться за издание журнала); в Петербурге и после отъезда из него одно за другим пишутся гениальные стихотворения (в. т. ч. указанные выше).

Возвращаясь на Кавказ, Лермонтов задерживается в Пятигорске для лечения на минеральных водах. Случайная ссора с соучеником по юнкерской школе Н. С. Мартыновым приводит к "вечно печальной дуэли" (В. В. Розанов) и гибели поэта.


* * *

А. О. Смирновой

Без вас хочу сказать вам много,
При вас я слушать вас хочу;
Но молча вы глядите строго,
И я в смущении молчу.
Что ж делать?.. Речью неискусной
Занять ваш ум мне не дано...
Все это было бы смешно,
Когда бы не было так грустно...


Благодарность

За всё, за всё тебя благодарю я:
За тайные мучения страстей,
За горечь слёз, отраву поцелуя?
За месть врагов и клевету друзей,
За жар души, растраченный в пустыне,
За всё, чем я обманут в жизни был — — — -
Устрой лишь так, чтобы тебя отныне
Недолго я еще благодарил.

И скушно и грустно

И скушно и грустно! — и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды...
Желанья... что пользы напрасно и вечно желать?
А годы проходят — все лучшие годы!

Любить — но кого же? — на время не стоит труда,
А вечно любить невозможно...
В себя ли заглянешь? — там прошлого нет и следа,
И радость, и муки, и все там ничтожно.

Что страсти? — ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка,
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг —
Такая пустая и глупая шутка!


Из Гёте

Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы...
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.


К портрету

Как мальчик кудрявый резва,
Нарядна, как бабочка летом;
Значенья пустого слова
В устах ее полны приветом.


Ей нравиться долго нельзя:
Как цепь ей несносна привычка,
Она ускользнет, как змея,
Порхнет и умчится, как птичка.


Таит молодое чело
По воле — и радость и горе.
В глазах — как на небе светло,
В душе ее тёмно, как в море!


То истиной дышит в ней все,
То все в ней притворно и ложно!
Понять невозможно ее,
Зато не любить невозможно.

Драйв... Этот поток сознания - своего рода ответ на твое ночное письмо...



Не трогайте умерших королей,
Их сон сейчас холоднее, чем осень,
И ветер кружит в пустоте аллей,
К кому-то взывает, чего-то просит…

Но не дождется. От крыльев, что превратились в листья,
Лишь музыка блюза рвется с ветвей,
Октябрь убирает краски и кисти,
Чтоб в танце могли мы кружиться вольней,
По улицам, где нас никто и не помнит,
В дворцы заходи, где молчат зеркала,
«Люблю…» - тихо шепчут застывшие кроны.
Как холодно… Если б немного тепла…
Мы оба мертвы изнутри, а снаружи
Лишь боль. Обморожено сердце до дна.
А листья всё вьются, а листья всё кружат…
Мне больно, меж нами глухая стена.
Неужто последняя осень настала?
И губы твои холоднее, чем лед,
Мы замерли в бликах кровавого бала,
И вряд ли еще нас хоть кто-то поймет…
Неважно. Так лучше. Ты знаешь наверно,
Что жизнь была диким и сумрачным сном,
И дождь говорит так спокойно, так мерно,
Что больше уже никогда не придем…
В любви, как в крови, мы по горло стояли,
Лишь крылья вели в тишине разговор…
Скажи, мой умерший король, мы же знали:
Расплатой нам будет толпа и топор.
Теперь же осталось забытое лето,
Тоска, вечный дождь, вечный дым сигарет…
Мечты и любовь – всё у нас под запретом,
Лишь мертвое сердце твердит еще: «Нет…»

Я знаю, что не ко времени, но очень красиво, и я не удержался...

Альфред Теннисон. "Мерлин и луч"



Сегодня день рождения Альфреда Теннисона... Его знаменитый "Мерлин и Луч"

Перевод с английского Григория Кружкова

I

О юный Пловец,
Чье судно укрыто
Внизу под скалою!
Перед тобой –
Волшебник седой
С проницательным взором;
Я – Мерлин,
И я умираю,
Я – Мерлин,
Идущий вослед за Лучом.

II

Могуч был Колдун,
Меня пробудивший
От сна на рассвете,
Меня обучивший
Своему колдовству!
Могуч был Учитель
И чары чудесны,
Когда над долиной
Зеленой, цветущей
Из-за горы
На дома и на лица
Спустился,
Танцуя под музыку,
Таинственный Луч.

III

Однажды, под карканье
Ворона злого,
Летевшего косо,
Невежды тупые,
Что к музыке глухи,
К чудесному слепы,
Бранили меня и корили;
И демоном был я ужален:
Весь мир потемнел,
Сиянье погасло,
И музыка стихла;
Но тихо шепнул мне Учитель:
«Иди за Лучом!»

IV

Под музыку чудную,
То лугом, то чащею,
Вдруг освещая
То эльфа лесного,
То горного гнома,
То дикого тролля,
Там – фей хороводы
В укромных лощинах,
Там – игры драконов
У горных ручьев
Или шумно летящих
С высот водопадов,
По тропам и топям
Все дальше и дальше
Манил меня Луч.

V

Над цепью холмов –
И над плоской равниной,
Над тускло блестящей рекой
С ивняком серебристым,
Над полем и пастбищем,
Над сенокосом и жатвой,
Над девичьим пеньем
И визгом ребячьим, –
По спинам, по лицам,
От низких трудов огрубевшим, –
Скользил этот Луч.

VI

И вдруг, под иную мелодию,
Торжественней и величавей,
Привел меня Луч
В град и замок Артура;
Коснулся крестов золотых
Над церквами,
Сверкнул на забралах,
На рыцарских копьях,
Готовых к ристанью,
И, наконец, на челе
Королевском Артура
Застыл этот Луч.

VII

Но тучи и тьма
Камелот поглотили,
И добрый Артур исчез,
Государь мой любимый,
Губительной смерти не властный.
Тогда-то из мрака
Луч, тускло мерцавший
На мерзлой стерне,
Вдруг, тайком разгоревшись,
Скользнул в ту долину,
Где тени печально блуждают –
И, двигаясь плавно
Под музыку нежно влекущую,
Остановился и замер
На тени –
Что тенью уже не была,
Ибо с мраком рассталась,
Облекшись Лучом.

VIII

Сверкая и ширясь,
Летел он по миру,
С ликующей песней
Таинственно-страстной,
И я всё труднее
За ним поспевал,
Побеждая бессилье;
Я видел повсюду,
Где Луч проходил:
Всё, чего он касался, –
Погост за оградой,
Курган на холме, –
Покрывалось цветами.
И так я, усталый,
Дошел до предела
Известного мира,
Здесь путь свой окончу
И здесь умру без печали,
Недаром Колдун
Тайнознанью
Учил меня в детстве,
Ведь даже и здесь, у порога
Бескрайнего моря,
И всюду под небом – я вижу! –
Скользит этот Луч.

IX

Не солнечный луч –
И не лунный,
Не звездный!
О юный Пловец,
Поспеши в свою бухту,
Зови своих братьев,
Ставь парус – и сразу,
Пока не пропало
Сияние над горизонтом,
Плыви неустанно,
Стремись безоглядно –
Иди за Лучом!

Стихотворение написано в августе 1889 г. По словам самого Теннисона, «в истории о Мерлине и Нимуэ я прочел, что «Нимуэ» означает «Луч»: в моем стихотворении это – символ высшего, поэтического воображения».

Я жду, ты ждешь...

Спокойных всем в ночи....



Осень – одна на двоих,
И мы взглядом следим за улетающей птицей,
И среди палой и мертвой листвы затих
Вздох наш последний: уже не взлететь, не напиться
Чистого воздуха осени зеленоглазой,
Легкой улыбкой дразнящей, как перья из золота,
Не пересечься, уйти и ни разу
Имя твое и свое не назвать даже шепотом,
Всеми моими словами
Дождь исчертил тебе стекла оконные,
Память волчицей крадется – лесами,
Сворой собак окруженная. Обреченная…

Романс князя Мышкина

В Петербурге снег и непогода,
в Петербурге горестные мысли,
проживая больше год от года,
удивляться в Петербурге жизни.

Приезжать на Родину в карете,
приезжать на Родину в несчастьи,
приезжать на Родину для смерти,
умирать на Родине со страстью.

Умираешь, ну и Бог с тобою,
во гробу, как в колыбельке чистой,
привыкать на родине к любови,
привыкать на родине к убийству.

Боже мой, любимых, пережитых,
уничтожить хочешь -- уничтожишь,
подними мне руку для защиты,
если пощадить меня не можешь.

Если ты не хочешь. И не надо.
И в любви, испуганно ловимой,
поскользнись на родине и падай,
оказавшись во крови любимой.

Уезжать, бежать из Петербурга.
И всю жизнь летит до поворота,
до любви, до сна, до переулка
зимняя карета идиота.

Иосиф Бродский

Золото кленов

Уже было, но вспоминается снова

В золотой колеснице промчалось лето
Солнца диск унося на юг
Замирает в воздухе гулкое эхо
Где ты мой друг

Осень землю окружит армией кленов
Желтых знамен
Не сдержать быстрый бег коней Апполона
Замыкающих круг времен

С каждым годом быстрее и бешенней кони
Ярче блистание спиц
Не угнаться за ними летящей погоне
Северных птиц

Разметались по ветру буйные гривы
Яростней стук подков
Отстает от квадриги шальной и игривый
Ветер годов

В золотой колеснице промчалось лето
Солнца диск унося на юг
Замирает в воздухе гулкое эхо
Где ты мой друг

Артюр Рембо

 

 

ПЬЯНЫЙ КОРАБЛЬ

 

 

 

читать далее

***

Осень пахнет дождем, и вся она – темная чистота,
Ангел устало склоняет голову у подножия каменного креста,
Что теряется в сумраке, дышит покоем и золотом теплых слёз…
Ты – нескончаемый листопад, который ветер унес
Так далеко, что коснуться тебя можно мыслями или во сне.
В золотом маскараде, меж блистающих шпаг и в огне
Ты мне видишься… Или просто я болен,
И твои Крылья, глаза твои никогда не дадут мне покоя,
И будет ветер и дождь, и памятью листопад кружить…
Всё это зовешься – Ты… Ты… Моя нереальная жизнь…